Читать интересную книгу Жена изменника - Кэтлин Кент

Ранее Торнтон, Брадлоу и Корнуолл съездили в Салем на встречу со связным — мельником, который сообщил им, в каких городах и деревнях следует искать беглеца.

Брадлоу отмел как несущественные предупреждения мельника об опасностях, сопровождающих поиски подобных преступников, многие из которых сражались в прекрасно обученной армии во время гражданской войны.

— Неужто так трудно будет сыскать этакую орясину? — воскликнул Брадлоу.

Мельник посмотрел на Брадлоу, и его губы растянулись в улыбке.

— Труднее, чем вы думаете. Чтобы найти здоровенных парней здесь, в этой дикой местности, достаточно посмотреть из бостонской верфи на запад. Тем не менее компания не усомнилась в возможности осуществить свои планы.

По возвращении в Бостон, однако, все вновь неожиданно заболели.

Раздирающий нутро спазм заставил Торнтона закричать от боли. Руки сжались, смяв бумагу, а колени сами собой подтянулись к груди. Час назад у него началось кровотечение из прямой кишки, и сейчас он вновь почувствовал, как теплый ручеек крови изливается на простыню. Наконец боль отпустила, и Торнтон лежал, тяжело дыша, сжимая и разжимая зубы. Почти все чернила пролились на матрац, но того, что осталось в пузырьке, должно было хватить. Не так-то уж много ему надо написать.

«В сражениях я убивал мужчин, которые на коленях молили меня о пощаде, и насиловал женщин, моливших о том же, делал я и другие вещи, рассказ о которых даже не могу предать бумаге. Так что Вам придется выдержать роль моего исповедника, ибо нет рядом священника, чтобы очистить мою душу».

Торнтон услышал шаги Верити, поднимающейся в мансарду, и, глядя на дверь, замер. Обычно у нее была быстрая и легкая походка, но сегодня Верити ступала осторожнее. Утром, напоив Торнтона шоколадом, она рассказала, что все это время давала ему яд — ему и его друзьям. Она поправила простыни и пригладила ему волосы, а он с ужасом смотрел на нее. Потом она терпеливо объяснила, что Торнтон один из множества роялистских ублюдков, которые убивают, жгут и предаются блуду в колониях, насилуют хороших женщин, насильно вербуют хороших мужчин и пытаются убить добрых фермеров только потому, что те сражались против какого-то давно умершего короля. Когда Торнтон стал умолять ее послать за доктором, она покачала головой.

— Теперь уже слишком поздно, Эдвард.

Тогда он попросил девушку разрешить ему составить завещание, и она принесла письменные принадлежности.

Собрав остатки сил, Торнтон разгладил бумагу и с трудом взялся за перо.

«Я завещаю Вам свою саблю, сколько бы Вы за нее ни выручили, но один лишь эфес стоит пятьдесят гиней с мелкой монетой в придачу. Возьмите ее в счет моих долгов и знайте, что я умираю, веря, что Вы пошлете что-нибудь Элизабет Домье из Лилля, моей верной супруге.

Ваш сын и семнадцатый, предпоследний,

граф С. Эдвард Торнтон».

Прежде чем он скончался в полном одиночестве, прошло еще два часа. Верити вернулась лишь поздно вечером, так что он не видел, как она сначала прочла, а после сожгла письмо в маленьком очаге вместе с окровавленными простынями, все еще хранящими тепло его тела.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На первой неделе июня Даниэль вновь решил заняться перевозками, и его мерин, потряхивая челкой, медленно побрел вдоль цветущих полей. Марта стояла на пороге рядом с Пейшенс, а Даниэль весело махал рукой жене и детям. Марта ласково обняла Пейшенс за талию, с каждым днем становившуюся все шире, и нашептывала ей, какие чудесные вещи привезет им Даниэль: и кружева, и набор оловянных мисок. Но прошло пять дней, прежде чем Пейшенс перестала горевать и плакать по ночам в подушку. Марта часто слышала, как кузина всхлипывает в постели, бормоча, что прощает мужа. А Уилл почти всегда пробирался в комнату Марты и тыкал в нее пальцем до тех пор, пока она, сдавшись, не отодвигалась и не пускала его к себе. Только потом, обняв мальчика, она засыпала. Даниэль обещал быть дома в середине июля, чтобы присутствовать при родах, а Марта никогда не говорила ему о мучивших ее подозрениях, что роды могут оказаться ранними и тяжелыми, полагая, что сам разговор на такую тему может стать причиной несчастного поворота событий.

На шестой день после отъезда хозяина дома, посмотрев, как печально, подперев подбородок, сидит за столом кузина, как в глазах у нее блестят слезы и с каким хмурым видом она рассматривает свою ладошку, Марта решительно заявила:

— Ну все, хватит. Я еще в жизни не видела женщину, которой так нужен горшочек плавленого сыра под маслом.

Пейшенс еще больше нахмурилась.

— Что? — спросила она, убрав от лица руку.

— На рынок, кузина, — ответила Марта с улыбкой, накидывая ей на плечи плащ. — Я даю тебе четверть часа, чтобы причесаться и умыться, иначе ты нас всех опозоришь.

Через полчаса повозка с грохотом выехала со двора. Пейшенс сидела впереди рядом с Джоном, и ее лицо теперь было радостным и полным надежд. Марта устроилась сзади с Уиллом и Джоанной. Из хлева, чтобы их проводить, вышел Томас и наконец-то посмотрел на Марту. Она поначалу отвела взгляд и отвернулась, но потом, плотно сжав губы, встретилась с ним глазами. Марта знала: он решит, что она боится смотреть на него из девической скромности, из-за воспоминаний о прошлом вечере, когда они столкнулись в хлеву. Томас свежевал шкуру теленка-уродца, которого зарезал утром. Кривые ноги животного торчали в разные стороны, покачиваясь, словно в отвратительном танце, с каждым движением ножа по шатающейся туше.

Спина и плечи Томаса были оголены, и Марта, стоя в тени, глядела, как играют мускулы у него под кожей, влажной от пота и бледной как смерть или как известка по сравнению с красно-коричневым загаром рук, снимавших шкуру с вращавшейся, как веретено, туши. Почувствовав взгляд Марты, Томас обернулся, но, прежде чем успел заговорить, она развернулась и бросилась назад в дом, закрыв руками зардевшуюся шею. Но еще больше не давало ей покоя — и было главной причиной ее бегства — сознание того, что она умышленно, без стыда и совести, забралась в его большой дубовый сундук.

Некоторое время длинные ноги Томаса еще успевали за колесами повозки, и он шел следом, пока повозка не свернула на северную дорогу. Он остановился в клубах дорожной пыли и смотрел, как повозка поднялась вверх и перевалила на ту сторону холма, следуя вдоль извилистой реки Шаушин.

Они ехали над журчащей рекой, ветерок со свистом трепал кроны деревьев, и зеленые ветки бились друг о друга, складываясь в причудливые узоры на фоне чистого голубого неба. Когда они проехали четверть мили, Марта стала загадывать детям загадки:

— Ночью приходят, хоть их не звали, днем пропадают, хоть их не украли. Нет, не свечи и даже не светлячки... Ага! Правильно! Звезды.

А Джон пел лондонскую уличную песню:

Мне наказал судья, что главный над водами,Следить за чистотой реки и днями, и ночами,Вытаскивать утопленных собак, и дохлых кошек,И в тине загнивающую лошадь...

Женщины и дети весело визжали, протестуя против столь пакостных историй.

Пейшенс сдержала слово и действительно отдала Марте двух поросят для продажи, и та рассматривала их мокрые пятачки, торчавшие из плетеной клети, и думала о том, как выручит за них достаточно денег, чтобы купить новую зимнюю мантилью и подсвечник с зеркалом. Теперь каждый вечер она выкраивала несколько минут перед сном, чтобы сделать запись в свою красную книжечку.

Началось все с записей про то, сколько пшеницы осталось в погребе, сколько кукурузы и сколько семян, то есть про хозяйственные дела Тейлоров. Но Марта все больше и больше задумывалась о Томасе и стала записывать некоторые его слова. Часто это были загадки, похожие на те, что она сама задавала детям. Но не только это — она писала и о том, как он на нее смотрит: словно голодающий на пирог с мясом, готовый проглотить лакомство целиком. Или, думала она, как солдат на войне, давно привыкший к лишениям, но постепенно начинающий вновь обретать аппетит.

Через полчаса повозка выехала на площадь, на северном конце которой располагался молитвенный дом Биллерики. Его серые деревянные стены были аккуратно залатаны новыми досками. Кладбище, уже вышедшее за пределы переднего двора, растянулось, как каменный пояс, от западного края площади до заднего двора молитвенного дома. На восточной стороне стоял дом преподобного Гастингса, священника, которого Марта своими дерзкими рассуждениями заставила уйти со званого обеда Даниэля. Дом был небольшой, но с деревянным забором, окружавшим большой сад. Девушка лет, пожалуй, семнадцати, изящно склонившись, работала в саду, и губы Марты искривились в досадливой усмешке при мысли, что, при всем ее раболепном виде, этой девушке, по всей видимости новой жене пастора, все же нельзя отказать в молодости и красоте.