нищенское существование, Николай I старался упорядочить и улучшить их материальное положение. Указом от 11 января 1828 г., заявив о своей уверенности в том, что добрые христианские нравы составляют первое основание общественного благоденствия, монарх подчеркнул, что всегда желал, «чтобы чин духовный имел все средства и к образованию юношества, Церкви посвящаемого, и к прохождению служения его с ревностью и свойственным ему достоинством, не припинаясь заботами жизни и безбедного своего содержания»[250]. Однако сделать безбедной жизнь духовенства, прежде всего сельского, император как ни старался, не мог в принципе. Для решения данной проблемы требовалось провести целый комплекс мер: оживить приход, поднять культурный уровень клириков, разрушить кастовую систему, прочно утвердившуюся в среде русского духовенства и т. п. Однако понимавшие все это критики существовавшего в николаевской России положения клириков (например, священник И. С. Беллюстин) подчеркивали благое начинание Николая I, восхваляя его за желание «восстановить горькое и несчастное духовенство сельское»[251].
Император старался укрепить и общественное положение русского духовенства, большинство которого как раз и составляли сельские клирики: 23 января 1833 г. появилось распоряжение об изъятии священнического сана от действия закона о простолюдинах, а 7 октября 1835 г. – об освобождении священнослужительских детей от телесного наказания. Согласно утвержденному Николаем I сенатскому указу на основании прежних постановлений (22.V.1801 г. об избавлении клириков от телесных наказаний и 14.X.1827 г. о приравнивании детей клириков к детям обер-офицеров) закон, имевший в виду лиц «низшего сословия», на священников более не распространялся. Подобное решение своим успехом было обязано случаю: по решению Саратовской палаты уголовного суда, на основании закона о лицах «низшего сословия», священника осудили к лишению сана и к ссылке в Сибирь. По апелляции дело пересмотрели[252]. Второе решение диктовалось заботой о морально-нравственном факторе: наказывать детей духовенства (т. е. лиц, сословно принадлежавших к духовенству) значило оскорблять сан. За совершенные преступления, правда, предусматривалось лишать нарушителя закона всех прав состояния и ссылать (на каторгу или на поселение), либо отдавать в солдаты, – «смотря по роду преступления»[253]. Указанные решения, думается, нельзя игнорировать, так как они свидетельствуют о стремлении светских властей (и прежде всего императора) «приподнять» значение православного клира в России как сословия привилегированного.
Впрочем, в эпоху Николая I, в 1831 г., светская власть провела и так называемый разбор детей русского духовенства. В результате детей клириков, от 15 до 40 лет, не приписанных ни к какому званию и не имевших священно– и церковнослужительского места, за исключением обучавшихся и окончивших учебные заведения, детей духовенства выходцев из дворян и лиц, награжденных орденами, детей духовенства лейб-гвардии и единственных детей престарелых родителей должны были размещать в учебно-карабинерных полках, чтобы затем пополнить ряды унтер-офицеров в армии. Пожилых предусматривалось прикомандировать к инвалидным командам[254]. Причины разбора достаточно просты: кандидатов на священнические и церковные места (детей клириков) было больше, чем самих мест. Светская власть, осуществлявшая проведение религиозной политики в России, стремилась уменьшить число выходцев из белого духовенства, годами не имевших возможности устроить свое положение и становившихся, по сути, деклассированными элементами. Однако покидать свое сословие и приписываться к какому-либо податному «избыточные» дети духовенства не спешили. Год от года ситуация только усугублялась[255]. Однако и положение имевших место клириков в указанное время нельзя признать благополучным. Существовало множество проблем, разрешение которых часто зависело от материального благополучия клириков. Тяжкое финансовое положение заставляло будущих пастырей искать невест с деньгами, поскольку в то время бытовал обычай платить за получение священнического места[256]. Однако и получение места на приходе не гарантировало нормальной жизни: доходы у священника были минимальны, и часто он оказывался в унизительном положении просителя[257].
Угрожающе неудовлетворительное положение сельского священника в России приводило к тому, что проблема выживания становилась для него чуть ли не основной, от решения которой зависело все остальное. Вынужденно занимаясь земледелием, сельский священник порой и оценивался современниками как «тот же крестьянин, лишь только грамотный, – с образом мыслей, с желаниями, стремлениями, даже и образом жизни чисто крестьянскими»[258]. Однако подобная оценка нисколько не мешала пониманию того обстоятельства, что именно сельский священник должен быть проводником «в низшие слои общества Веры, преданности Церкви и Державному Престолу», что «не становые и не исправники в силах поднять дух народа, а священники»[259].
Подобная констатация, впрочем, свидетельствовала и о том, что «дух народа» еще предстояло поднять вровень с задачами, которые ставила перед православной империей стремительно менявшая европейскую религиозно-политическую парадигму жизнь[260]. Дело в том, что Николай I и обер-прокуратура Св. Синода считали возможным с помощью административных методов решить основные церковные (как и все остальные) вопросы России, в то время как критики режима полагали начать с раскрепощения самой Церкви. Среди этих критиков были люди вполне благонамеренные, честные и православные по духу. Для многих славянофилов, равно как и для западников, православие не совпадало с «ведомством православного исповедания» и, соответственно, не сопрягалось с казенным пониманием самодержавия. Ф. И. Тютчев, например, видел в самодержавии скорее органически сложившуюся национальную власть, которую можно противопоставить механическому принципу западно-европейской власти. Николаевский бюрократически-династический абсолютизм в такую схему не вписывался, как и официальная «народность», противопоставлявшаяся национальной идее. В самом деле: в 1847 г. было предписано бороться со «стремлением некоторых авторов к возбуждению в читающей публике необузданных порывов патриотизма»[261]!
Регламентирование жизни (в том числе религиозной) стало при Николае I навязчивой идеей, символом стабильности и порядка. В этом стоит искать объяснение и неприятия некоторых предложений митрополита Филарета (Дроздова), направленных к поднятию религиозно-нравственного уровня духовенства. Как известно, уже в 1826 г. императором Николаем I был собран т. н. Комитет 6 декабря. Целью его работ было изучение законодательных предположений, найденных в бумагах покойного императора Александра I. Предполагая обсудить и наметить правила к лучшему устройству различных частей государственного управления империей, Комитет обратился и к Московскому святителю по вопросу о способах улучшения состояния духовенства.
Предложенные митрополитом меры не вошли в проект закона о состояниях, но получили дальнейшую разработку помимо Комитета 6 декабря. Однако важно отметить иной момент: охранительные тенденции проявили себя в работе Комитета самым неожиданным образом – даже в предложениях митрополита Филарета сумели найти нечто страшное. Святитель предлагал, между прочим, ввести в духовных академиях и семинариях преподавание всех предметов, кроме красноречия и философии, на русском языке вместо латинского. «Комитет заметил в своем отзыве на это предложение, что преподавание на русском языке богословских предметов повлечет за собой издание книг и руководств по догматическому богословию и герменевтике на русском языке, что привлечет внимание непросвещенных людей к богословским вопросам и может “подать случай к неосновательным толкованиям и догадкам, нередко