Читать интересную книгу Разгадка 1937 года - Юрий Емельянов

Характерный для многих членов партии юношеский идеализм, уже лишенный острой наблюдательности ребенка и еще не обретший мудрости старика, не позволял воспринимать жизнь прошлого и настоящего с ее сложностями и противоречиями, множеством деталей и подробностей как нормальную. Не случайно многие из поколения революционеров того времени вдохновлялись утопическими романами А. А. Богданова «Красная звезда» и «Инженер Мэнни», сочиненными им еще до революции, но изданными уже после его исключения из большевистской партии.

Утопизм остался неизжитой болезнью партии на долгие годы после завершения «военного коммунизма». В своей работе «Об основах ленинизма» Сталин подчеркивал: «Русский революционный размах имеет все шансы выродиться на практике в пустую „революционную“ маниловщину». При этом Сталин ссылался на Ленина, который писал: «Коммунистическое чванство — значит то, что человек, состоя в коммунистической партии и не будучи еще оттуда вычищен, воображает, что все задачи свои он может решить коммунистическим декретированием». Сталин приводил и такие слова Ленина: «Поменьше пышных фраз, побольше простого, будничного дела… Поменьше политической трескотни, побольше внимания самым простым, но живым фактам коммунистического строительства».

Противоречивые черты большевиков того времени в их практической деятельности по руководству разоренной страной ярко изобразил в своем рассказе «Голый год» писатель Борис Пильняк на примере типичного для тех лет партийного руководителя Архипа Архипова, который «на собраниях слова иностранные выговаривал так: — константировать, энегрично, литефонограмма, фукцировать, буждет». Даже «русское слово „могут“ — выговаривал „магуть“.» И все же именно такие большевики, по словам Пильняка, смогли возродить разрушенное производство, которое было признано невозможным к восстановлению десятками ученых специалистов. Пильняк с восхищением писал: «Завод — самовозродился… Веял по ветру черный дым мартена, и полыхала ночами… домна. От цехов пошел скрежет железа, умерла стальная тишина. — Магуть „энегрично фукцировать!“»

Однако успешная деятельность большевиков в ходе сражений Гражданской войны и восстановления разрушенного войной хозяйства страны зачастую опиралась лишь на природную смекалку способных выходцев из народа, но не венчалась глубоким осмыслением того, что собой представляла совершавшаяся ими великая революция. Они были неплохими практиками, но совершенно не владели теорией. Повторяя ставшие обычными восхваления в честь Маркса, Энгельса, Ленина, они не понимали суть марксизма, не умели применять диалектический метод для объективного анализа действительности.

Характерной теневой стороной практической деятельности большевиков стали, по словам Ленина, «узколобый практицизм», или «безголовое делячество». В своей работе «Об основах ленинизма» Сталин писал: «Кому не известна болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества, приводящая нередко некоторых „большевиков“ к перерождению и отходу их от дела революции? Эта своеобразная болезнь получила своё отражение в рассказе Б. Пильняка „Голый год“, где изображены типы русских „большевиков“, полных воли и практической решимости, „фукцирующих“ весьма „энегрично“, но лишённых перспективы, не знающих „что к чему“ и сбивающихся, ввиду этого, с пути революционной работы».

Низкий уровень образованности, нехватка жизненного опыта и навыков государственной работы, неумение соединить наспех заученные теоретические положения марксистского учения с практическими задачами, засилье утопических представлений о развитии общественных процессов, ориентация на систему пространственных и временных координат, оторванных от отечественной истории и реального опыта происходившей революции порождали массу ошибок у советских руководителей на всех уровнях власти. Одним из проявлений этих негативных черт стал хаотический и неэффективный стиль работы советских учреждений. Характеризуя работу советского государственного аппарата в 1919 году, Г. Е. Зиновьев признавал: «У нас масса хлама, иностранщины, масса комиссий, сидящих друг на друге». Высшие партийные органы были заняты долгими дискуссиями по мелким вопросам. Зиновьев приводил примеры того, что Оргбюро ЦК решало по 70—100 вопросов в день, в том числе такие, как «разрешить товарищу такой-то в доме отдыха иметь ребенка», «перевести товарища такого-то из вольнослушателей в действительные слушатели Соцакадемии».

К тому же Гражданская война и порожденные ею разрыв хозяйственных связей и экономический хаос привели к тому, что чрезвычайные и насильственные меры как у красных, так и белых стали преобладающими методами управления. В условиях утраты у властей материальных средств, бегства опытных работников госаппарата, стихийного неповиновения населения, разгула беззакония и преступности они не могли не прибегать к диктаторским методам управления. В Советской республике господствовал так называемый «военный коммунизм». Принципы социального равенства достигались путем поголовной экспроприации городской буржуазии, раскулачивания богатых крестьян и реквизиции продовольствия в деревне в ходе продразверсток.

Схожие насильственные методы использовали и их враги. На землях, занятых белыми генералами, насильственно восстанавливалось помещичье землевладение, ликвидировались все формы рабочего контроля над производством и другие завоевания революции. Чтобы добиться хотя бы минимального порядка на контролируемой ими территории, и красные, и белые власти прибегали к методам устрашения. При этом беспредельная власть, которой располагали противоборствующие политические силы, позволяла им игнорировать и правовые нормы, и человечность.

Поразительным образом одновременно ослабевали связи партии с народными массами. Прочные позиции партии в рабочем классе, существовавшие перед началом Октябрьской революции, заметно ослабли. Многие из тех, кто считал себя «рабочими», на самом деле перестали быть таковыми с 1917 года. Анкетирование членов партии в 1920 году показало, что по первоначальным профессиям 52 % были рабочими, 18 % — служащими, 15 % — крестьянами, 14 % — интеллигентами. (Рост доли крестьян в партии объяснялся прежде всего тем, что в партию вступали многие красноармейцы, которые в большинстве своем были из крестьян.) Однако к моменту анкетирования на фабрично-заводских предприятиях работало лишь 11 % членов партии, в торгово-промышленных предприятиях и профсоюзных кооперативах — 3 %, в партийных организациях — 6 %, в красноармейских частях и учреждениях — 27 % (такой высокий процент объяснялся тем, что еще шла Гражданская война). Наибольшая доля (53 %) приходилась на тех, кто работал в советских гражданских учреждениях. Получается, что в 1920 году по меньшей мере 80 % бывших рабочих уже не работали на производстве. Почти никто из бывших крестьян не трудился на земле.

В партийных документах тех лет признавалось, что связи РКП(б) с крестьянством крайне слабы. В отчете отдела ЦК по работе в деревне IX съезду партии отмечалось, что «полсотни человек, не всегда хорошо подготовленных к трудной работе в деревне, не могли сдвинуть работу с места, и поэтому картина партийной жизни в деревне была довольно безотрадна». Разумеется, с помощью полусотни коммунистов трудно было вести систематическую политическую работу среди сотни миллионов крестьян.

Недостаточно прочными были позиции партии и на национальных окраинах Советской страны. Характерно, что на IX съезде РКП(б), состоявшемся уже после установления советской власти на Украине и в Белоруссии, лишь 3 % делегатов были украинцами и 1,8 % — белорусами.

На съезде доминировали шесть национальных групп: русские — 70 % делегатов, евреи — 14,5 %, поляки, эстонцы, латыши, литовцы — 8,5 %. Хотя доля русских немногим превышала их место в национальном составе страны, было очевидно, что доля евреев в три раза была выше их удельного веса в населении Советской России. Несмотря на то, что в Польше и странах Прибалтики не существовало тогда советской власти, их делегатов на съезде было больше, чем от ряда более многочисленных народов, входивших в состав РСФСР и других советских республик. Многие народы Советской страны были явно недостаточно представлены на съезде, что не могло не сказываться на уровне и характере понимания национальных отношений.

Слабые связи с крестьянством лишь усугубляли непонимание нужд этого класса страны, составлявшего подавляющее большинство населения. Секретарь Пензенского губкома В. В. Кураев в своем докладе о земельной политике на VIII съезда партии говорил: «Исполнители на местах очень плохи, потому что вместо бережного, внимательного отношения к крестьянству мы наблюдаем совершенно обратное… Мы должны сказать… что поведение органов Советской власти в деревне во многих отношениях совершенно недопустимо… Мы должны помнить, что крестьянин прежде всего земледелец… В области земледелия мы не только не улучшаем его положения, а, наоборот, разрушаем крестьянское хозяйство. Если бы я принес сюда все телеграммы, полученные в отделе обобществления сельского хозяйства, в которых говорится, что берут у крестьянина последнюю лошадь, последний скот… я бы развернул перед вами эту картину настоящего хищничества».