на меня, но ничего не получишь.
– Ты не имеешь права отказывать мне! – медленно проговорил Эклект, все более распаляясь.
– И что ты сделаешь, изобьешь меня? – насмешливо ответила Марция, закинув одну ногу на другую. – Мы столько лет жили бок о бок сначала здесь, потом на Вектилианской вилле, и я слишком много знаю о тебе такого, что совсем не понравится императору. Ты меня понял? При Коммоде я не смогла стать женой императора. Значит, боги в этом не благоволят мне. Зато они помогли мне вернуться во дворец и жить так, как я привыкла, но только без угроз для моей жизни.
– Не боги, а я вернул тебя во дворец! – надменно произнес Эклект.
– Не гневи богов, мой горячо любимый муж! Боги внушили тебе любовь ко мне, и именно потому ты и позвал меня замуж. Завтра я буду твоей, но не сегодня. Иди к себе, да оставь этот кубок, я давно его не видела. Сейчас я разотрусь этим маслом, смягчающим кожу, выпью немного фалернского вина и при свете лампад буду рассматривать танец амазонок на кубке, а ты, Эклект, жди меня завтра.
Оставшись одна, Марция растерла себя маслом, брызнула немного духов из флакончика красного стекла и набросила на себя тунику. В кубикуле было тепло – его небольшие размеры и две жаровни создавали приятный климат. Марция бросила в одну из жаровен белый порошок, и воздух наполнился приятным запахом цветов. Конечно, не для себя она так готовилась. Марция ждала посетителя. Марк Квинтиллиан мог появиться в любую минуту.
После убийства Коммода именно отряд, возглавляемый Квинтиллианом, несколько дней охранял Вектилианскую виллу. Марции было не по себе оставаться в стенах, где она дала яд своему бывшему возлюбленному. Ей казалось, что его тень постоянно преследует ее. Испытывая суеверный страх и неопределенность за свою судьбу, Марция остро захотела ласки. Она выбрала Марка и не прогадала. Трибун оказался очень искусным и неутомимым в постели, почти таким же неистовым и щедрым, как и Коммод. Ее бывший возлюбленный император поистине являлся лучшим в близости, о ком только может мечтать женщина. Но вседозволенность и распутство провоцировали в нем жестокость, и все лучшее, что у Марции было с ним, в конечном счете сошло на нет из-за его пристрастия к побоям, совокуплению группой и интересу к мужчинам. Преторианский трибун словно воскресил в Марции те времена ее юности, когда она только стала любовницей Коммода. Вспоминая крепкие объятия Квинтиллиана, Марция млела от удовольствия.
Узнав, что ее имя Коммод внес в список тех, кого следует в ближайшее время убить, Марция присоединилась к заговору Эмилия Лета, также опасавшегося за свою жизнь, и ожидала, что интерес Пертинакса к ней приведет ее в конечном итоге к трону. Но Пертинакс, явно на волне страха в дни перед убийством испытывавший к Марции неподдельное влечение, теперь стал глух и недосягаем для ее чар. Она видела, что император любуется ею, но кроме взглядов она ни на что рассчитывать не могла. Эклект, как и предполагалось, оказался не тем мужчиной, на котором можно остановить свой выбор и жить дальше, не думая об этом. Марция надеялась, что боги, а в особенности христианский бог, в которого она уже несколько лет стала тайно верить, обязательно помогут ей найти счастье у престола империи. Марк Квинтиллиан был человеком, на которого можно опереться в трудную минуту, на его преданность – рассчитывать всегда, а физическую силу использовать в своих интересах. Марция хорошо разбиралась в мужчинах. Она видела, что трибун уже влюблен в нее, однако из-за своего непростого характера не готов пока сказать это. Его дерзость и храбрость привлекали ее. Каждый раз, проникая во дворец вопреки приказу Пертинакса находиться неотлучно в преторианском лагере, Марк Квинтиллиан рисковал жизнью. Но ради ночи с такой женщиной, как Марция, можно рискнуть и не одной жизнью. Пертинакс лишил его звания трибуна, но Марция продолжала называть его «мой трибун» и клялась в минуты наивысшего блаженства, что сделает все, лишь бы Марку вернули его звание.
Он появился неожиданно. Задумавшаяся Марция обернулась и увидела, как Марк Квинтиллиан осторожно прикрыл за собой дверь. Он скинул плотный зимний плащ с капюшоном, снял накладную бороду, повернул ключ в замке и немедля бросился к ней.
После долгих исступленных ласк они лежали, прижавшись друг к другу на ложе, устланном красным шелком, тишину нарушало только их шумное горячее дыхание и треск углей в жаровнях. Лампады гасли одна за другой.
– Пусть не наступает завтра, – прошептала, глядя в потолок, Марция. – Пусть навсегда останется только «сейчас».
– Нет, – медленно произнес Марк. – Пусть вновь и вновь наступает следующий день. Он приносит новые встречи с тобой!
– Не лучше ли, чтобы время никуда не текло, а остановилось и мы остались как есть в этом мгновении?
– Все застывшее мертво и скучно, а преходящее новое – живо, ярко, остро. Каждая новая встреча с тобой непохожа на предыдущую – мне постоянно приходится изобретать новые уловки проникновения во дворец. Хорошо, что мои товарищи-преторианцы мне помогают. Сегодня я раб императорского казначея, вчера днем, когда нам удалось увидеться всего на полчаса, я был сыном сенатора Попилия.
– Кто это?
– Я просто придумал первое, что мне пришло в голову, когда преторианцы ввели меня во дворец и я столкнулся с дворцовыми рабами.
– А кем ты будешь завтра? – с легким смешком прошептала Марция, гладя Квинтиллиана по животу со вздувшимися кубиками пресса.
– А кто его знает?! Может, скажусь Юпитером, явившимся за своей Данаей.
– Какой ты смешной! Я и не думала, что преторианцы так изобретательны и интересны, когда дело касается удовольствий.
– Не все из нас тупые служаки, готовые только мечом махать. Ты сделала правильный выбор, Марция.
Марция поцеловала Марка в щетинистую щеку и плотнее прижалась к нему.
– Нет ничего вечного, – продолжал Квинтиллиан, – завтра ты можешь прогнать меня, или меня разоблачат и убьют рабы прямо здесь, во дворце, и чтобы не очернять себя в глазах других, ты просто скажешь, что никогда раньше не видела этого мертвеца.
– Глупый, что ты такое говоришь? – пролепетала Марция.
– Но именно потому, что все течет и все меняется – так ведь, кажется, говорил Гераклит. – эти мгновения с тобой так ценны для меня. Наши мгновения, как всполохи невиданного огня, поглотившего Рим при Нероне: когда они закончатся, останется только пепел и тлен, и весь мой мир исчезнет.
– Так признаются в любви!
– Нет, так признаются в обреченности!
И, как бы подтверждая слова преторианца, в дверь постучали, настойчиво и громко. Потом послышался голос Эклекта, требующего его