— Не ешь его, — сказала мама.
Кэми вгрызлась в него. — Ммм, упавшее печенье, — она прислонилась к кухонной тумбе и сказала:
— Выкладывай.
Мама положила коробку на тумбу.
— О чем ты говоришь? — осторожно спросила она.
— Мам, — сказала Кэми, — ты меня что, не знаешь? Ты говоришь мне оставаться подальше от кого-то и ожидаешь, что я скажу: «О, да, мама, конечно, больше никаких вопросов», и буду сидеть в саду и плести венки из ромашек?
— Я бы не отказалась услышать: «О, да, мама, конечно, больше никаких вопросов», — сказала мама, вздохнув. — Хотя бы разок, — она наклонилась вперед, встретив взгляд Кэми в темноте кухни так, словно они собирались заключить бизнес-сделку. — Хорошо, Кэми, я немного просчиталась. Я была немного взвинчена. Такое иногда случается, когда тебе звонят со словами о том, что твой ребенок свалился в колодец. Ты что, просто не можешь поверить мне, что эти люди опасны?
— Просто поверить? — сказала Кэми. — Конечно, я могу тебе поверить. Я просто хочу знать причины.
Внезапно мама стала выглядеть более уставшей, чем раньше.
— Я надеялась, что они никогда не вернутся, — прошептала она. — Многие из нас надеялись.
— Что бы ни сделали Линберны, — сказала Кэми. — Джаред и Эш не несут за это ответственности. Их тогда еще даже не было.
Ветка стукнула в окно, ее листья серебрились в лунном свете. И Кэми, и ее мама обе подпрыгнули.
— Дело не в том, что Линберны сделали, — очень тихо сказала мама. — Дело в том, кем они были. Кем они и сейчас остаются — созданиями красного и золотого. Они держали в ужасе весь город. Лиллиана Линберн мнила себя королевой каждой былинки в Долине, а Розалинда смотрела сквозь тебя, словно ты был слишком незначительным, чтобы хотя бы заметить. А если она и замечала тебя, то холод пробирал до костей. Но родители Роба Линберна были мертвы, а отец близнецов болел задолго до того, как умер. Все то время, пока мы росли, Линберны теряли свою власть над землями, а затем Розалинда уехала, а остальные последовали за ней. Я была так рада, что они исчезли.
Кэми всегда считала, что ее мама обладала лицом женщины с картины прерафаэлитов. Она не выглядела как Анджела, всегда модно одетая и безупречно накрашенная. Клэр Глэсс обычно тихо сопротивлялась своей красоте, собирая волосы наверх, и нося свободные джинсы и толстовки. Кэми никогда раньше не видела, чтобы ее мама выглядела трагично.
— А что с Робом Линберном? — спросила Кэми. — Папа сказал, что он был тем, кого ты лучше знала. Он сказал, что у него был офис над «У Клэр», и он обедал там, поэтому мог с тобой разговаривать. Ты боялась его?
— Роба? — повторила мама, ее голос звучал испуганно. — Боялась, но лучше его понимала. Ты не понимаешь, как люди относились к Линбернам в то время. Мы были запуганы, но и очарованы ими. Было множество людей, которые последовали бы за Линбернами, куда бы те не направились. Роб Линберн был привычен к толпе девочек, бегающих за ним, и ему нравилось внимание. Он ожидал его ото всех нас. Он приходил и обедал со мной, как обычно делают мужчины, которые хотят, чтобы ты их заметила, — она разговорилась, когда откинула крышку коробки с выпечкой, чтобы понять, какой вред причинен ее содержимому.
Было бы неплохо денечек побыть убийственно красивой, подумала Кэми, но затем сказала себе, что учитывая, как все с ней обычно происходит (без ее в том вины), она, возможно, начнет войну, как Елена Троянская. Быть красивой значило бы появление слишком многих склок.
— Значит, Робу Линберну ты нравилась, — сказала Кэми. — И все девочки бегали за ним, а все мальчики — за близняшками. Так Линберны те еще блондинистые штучки? Как-то это не пугающе.
— Неважно, кто бегал за близняшками. Лилиану никогда ничто не волновало, а Розалинду никогда не волновал никто, кроме Роба.
— Мужа ее сестры! — завопила Кэми.
— Ну, тогда он им не был, — снисходительно сказала мама.
— Мама Джареда была влюблена в отца Эша?
Мама подняла бровь.
— Это было небольшим сюрпризом, когда Роб женился на Лилиане, особенно для Розалинды. Мы все думали, что это было причиной ее отъезда с тем американцем: ужаленная гордость, разбитое сердце. Если у кого-то из Линбернов и было сердце. Я надеялась, что мальчики поведут себя так, как обычно ведут себя Линберны: будут держаться подальше от нормальных людей. Что ты сможешь держаться от них подальше.
— Мама! — воскликнула Кэми. — Ты не знаешь ни Джареда, ни Эша.
— Ты единственная, кто не знает, — сказала мама. — Ты не знаешь, каково это быть в руках Линбернов.
— Они — не монстры!
— Монстры, — прошептала ее мама.
Кэми обошла стол, чтобы приблизиться к матери.
— Мам, — спросила она, — что Линберны заставили тебя сделать?
— Не говори отцу, — прошептала она.
Внезапно на кухне вспыхнул верхний свет.
— Печеньки! — завизжал Томо и пронесся по кухне.
Создалось ощущение, словно не свет, а мир изменился. Их яркая, обыкновенная кухня резко контрастировала с секретами темноты.
— Не пытайся съесть пять штук за раз, Томо… вспомни тот раз, когда ты недооценил лимонное безе, — сказала мама, расслабившись, и взъерошила шелковистые черные волосы Томо.
Томо был маминым любимчиком. Он еще был малышом, и его легче было осчастливить. Кэми полагала, что он придавал маме уверенности, как матери: благодаря ему, она всегда улыбалась. Она и сейчас улыбалась, правда слабо, когда протянула руку и похлопала Кэми по руке.
— Пожалуйста, просто держись подальше от него, — сказала она и Кэми поняла, что Джаред был именно тем Линберном, которого ее мама боялась больше всех.
— Кем бы он ни был, я соглашусь с твоей мамой, — сказал папа, входя на кухню. — Держись от него подальше. Держись от них всех подальше, пока не достигнешь возраста для замужества. Когда дорастешь до милых и взрослых пятидесяти четырех, джентльменам здесь будут рады.
Тен выскользнул из-за него, и пробрался к коробке с выпечкой, откуда вежливо стащил единственное брауни, прямо из-под носа Томо.
— Камилла, Генри, Томас, вы — прожорливые монстры, — сказал папа. — Ни крошечки отцу не оставили? Вот оно, вы — не мои дети. Вы — просто несчастные, лысые мартышки, которых я выиграл в покер у циркачей.
Тен отступил со своим призом и снова прислонился к отцовской ноге. Он разломил брауни пополам и, молча, предложил половинку папе.
— Что ж, — признал папа. — Полагаю, что хотя бы ты — мой ребенок.
Тен улыбнулся своей редкой, маминой улыбкой, а затем спрятал ее за папиной рубашкой. У Тена были мамины бронзовые волосы, коричневые, с проблеском золотого, и мамины серые глаза на худом лице. Он последовал за отцом, когда тот переместился к тумбе, словно печальная луна в очках, двигающаяся по орбите своего солнца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});