менее уникальными качествами. Только ей могло прийти в голову изолировать меня у себя в домике. Итак, я переезжаю. Уступаю место другому.
— Вы никогда меня больше не увидите, уроды. Скоро вы все вернетесь в траншеи. И я непременно схаваю вас на обед, когда вы станете удобрением и превратитесь в овощи на окрестных свекольных полях там внизу.
Мои слова их развеселили. На шутки они не обижались.
— Дерьма лучше у себя из жопы поешь, говноед, э, медаль только свою не потеряй в сортире, мудила.
Око за око, как говорится.
Я собираю вещи. Обхожу вокруг домика. Это было правильное решение. Место производило впечатление безопасного, находилось [именно] в глубине сада. Вполне себе изолированно. Ничего не скажешь. Жратву мне приносили. И я мог выходить, как она и сказала, с десяти до пяти.
Я иду по узким улочкам. Когда меня прихватывает, незаметно блюю под арками. Линия фронта, похоже, проходила теперь в сорока километрах везде, и спереди, и сзади. Я невольно начинаю прикидывать, куда бы я мог податься, если бы вдруг свалил. Повсюду смерть и разруха, говорил я себе. Пришлось бы пробираться за границу, подальше от этой бойни. Но у меня не было ни бабок, ни здоровья, ничего. Вряд ли на свете есть что-либо более отвратительное, чем месяцами наблюдать за непрерывными потоками перемещающихся по улицам отрядов мужчин в разнообразной униформе, как их рассортировали, подобно связкам сосисок, на хаки, резервистов, голубых, бледно-зеленых, для ускорения процесса еще и водрузив это мясо на колеса, и толкают в огромную мясорубку, предназначенную для перемалывания кретинов. Все это ни на секунду не останавливается, тут слышно пение, там квасят, потоки растягиваются в длину, кровоточат, снова кто-то квасит, скулит, вопит, в воздухе ощущается запах гнили, начинает моросить дождь и наконец появляются первые всходы пшеницы, а тем временем новую партию придурков подвозят на корабле, который нетерпеливо гудит, спешит всех высадить, лавирует на воде, как огромный дельфин, поворачивается кормой, великолепный корабль в окружении бурлящих водоворотов, и вот уже он, рассекая разлетающиеся на мириады брызг волны, устремляется забирать других... А придурки всем довольны, у них всегда праздничное настроение. Что ж, чем больше их утилизуют, тем лучше будут расти цветы, я считаю. Без дерьма не было бы и хорошего вина. Пей до дна!
Чем я рискую, если зайду в Гиперболу? Да ничем. Заодно поделюсь новостями с малышкой Дестине, вдруг она еще ничего не слышала. Однако Анжела ее уже проинформировала. Анжела так и не уехала из города. Нет. Здесь она уже обзавелась нужными знакомствами. Так что меня это не удивляло. На Большой площади яблоку негде было упасть, настоящее вавилонское столпотворение. Одни сидели на головах других. На перекрестках даже установили специальные мостики, чтобы можно было проходить над людскими потоками. Каждый день приносил новые потери из-за бомбардировок, да и солдатни тут было полно, но никогда еще в этих местах столько не зарабатывали. На рынке творилось что-то чудовищное. Из-за цветов так и вовсе чуть ли не дрались в очередях. Никогда бы не подумал, что букеты могут быть так востребованы во время войны. Оказалось, они много для чего нужны. В случае атаки с воздуха звучала сирена, и все, естественно, прятались в подвалах. Что тут начиналось, словами не передать. Я сам стал свидетелем, как батальон в полном составе оккупировал Гиперболу на целый час, пока длилась тревога. Они опустошили все запасы, не оставили после себя ни капли. Даже кристалл[30] весь вылакали, я ничего не придумываю. Пушку 75 мм водрузили у нотариуса, так он решил себя обезопасить, лошадям пришлось тащить ее к нему на второй этаж. Вот. Можете себе представить, до каких крайностей доходило.
В спокойной обстановке Анжела, теперь уже безутешная вдова, выходила на улицу. Я не сразу решился к ней подойти, а она, как и раньше, ошивалась возле английского штаба. Как раз по диагонали от занавески Гиперболы, из-за которой я за ней наблюдал. Дестине поначалу вообще ничего не поняла, просто с Каскадом случилось несчастье. Это все, что она смогла для себя уяснить. Она искренне плакала, вспоминая о нем, совершенно не врубаясь, что именно произошло. Жила она по-прежнему с Анжелой в одной комнате над кафе, поскольку так уж вышло, что та изначально у нее поселилась. И потом, она, конечно же, сильно уставала, ей ведь приходилось разносить выпивку и аперитивы цистернами, потому что она, Дестине, одна должна была обслуживать все тридцать пять столов в Гиперболе, до десяти часов вечера с шести часов пятнадцати минут утра, таков был ее график. Да еще и Анжела, которая, как я позже узнал, была просто невероятной развратницей, повадилась ее сосать, если та по возвращении домой ее там заставала, вынуждая кончать по два-три раза. То, что Дестине валилась с ног от усталости, ее особенно заводило, так как Анжелу больше всего вдохновляла именно сложность задачи заставить ее получить удовольствие. Вот такое безумие.
Наверное, это было не слишком правильно с моей стороны подходить к Анжеле после случившегося, но она, заметив, что я приближаюсь, совсем не удивилась. Чтобы поговорить, мы отправились в другое кафе. Я не решался ее упрекать. А она даже меня подзадоривала. Мне бы хотелось, конечно, услышать от нее какое-нибудь объяснение. Однако она вообще не затрагивала эту тему в разговоре. В конце концов я перестал думать о Каскаде и подсел к ней поближе, чтобы немного ее потискать. Она не возражала. С моей рукой это было непросто, я едва сдерживался от крика, стоило мне ее слегка напрячь, а мое ухо наполнялось шумом и готово было лопнуть от прилива крови к моей физиономии. И тем не менее у меня вставал, это было главное. Мои раны кровоточили, но я все равно представлял себе ее напрягшийся в ожидании зад. Жизнь снова ко мне возвращалась. Милая Анжела. У нее были совершенно черные бархатные глаза, полные томной нежности, совсем как в песне Каскада, которую он уже больше никогда не споет. Только она одна была мне на свете нужна[31]. И она, кстати, оплачивала все бухло. Я больше не хотел просить деньги у моих родителей. Одна только мысль об этом вызывала у меня отвращение.
— Ты прав, — подбадривала она меня.
Я видел, как она уходит вдаль по Большой площади. Она шествовала между отправленными сюда на отдых батальонами как спустившаяся с небес богиня радости и счастья. Ее изящно вихлявшая задница являла собой полный контраст с неподвижно распластавшимися вокруг