— Хочешь посмотреть на нее? — между тем продолжал издеваться Тарафинелло. — Погоди немного, она сейчас подойдет. А пока послушай: твой дед, отвратительный и гнусный колдунишко, барон Дамарлик, украл у меня магическую формулу, на основе коей я намеревался создать свой собственный город, похожий на Прагьяндо. Проклятый вор! Он понятия не имел, для чего она нужна!.. — Низкий ровный голос прагилла зазвенел — он явно нервничал, вспоминая обиду. — С помощью ее он попытался вывести новую породу лошадей!!! О, грязный недоумок… Громкий титул, известное имя, а за всем этим — тупой и невежественный крестьянин, чернь! Конечно, из его затеи ничего не вышло, а формула пропала. Навсегда! И я решил отомстить… Я прибыл в Немедию под видом знаменитого туранского астролога, способного предсказать судьбу целого колена на сто лет вперед. Ах, как я был несчастлив, узнав о безвременной гибели мерзкого барона… Да, красавчик, твой дед упал с лошади и разбился, когда тебе едва исполнилось три года. Великолепный план мести сорвался! Но — у меня оставался ты. Пусть он не знал тебя и знать не желал, но в тебе течет его кровь, дорогой Майло (потому-то мой взгляд и не смог превратить тебя в каменную куклу). Сначала я травил тебя издалека… Ты был капризен и раздражителен, а твой глупый приемный отец приписывал сие недостатку воспитания. Потом… Потом я хотел сделать с тобой еще кое-что, но тут родилась Адвента… Она была нужна мне больше, чем ты. Родинка в форме звезды на левом колене означает для истинного прагилла многое: богатство, славу, власть… А в соединении с кольцом старой карги все возможности увеличиваются вдвое — нет, втрое! Причем совсем не обязательно иметь родинку на своем собственном колене — достаточно постоянное присутствие рядом такого человека…
Я с самого начала повел себя неверно… Для успеха предприятия Адвента должна была полюбить меня. Неважно как — как отца, как супруга, как брата… Ну, поскольку ей было всего-то шесть лет, то значит, как отца… Опять увы! Я слишком напугал ее в тот вечер, когда обратил в камень пятерку твоих учителей и разбил башку тебе самому! К тому же я украл ее! Даже в столь юном возрасте она отлично это поняла… И вот настала пора моего мучения. Она не желала ни говорить со мной, ни смотреть на меня; она не брала от меня гостинцев и подарков, хотя я дарил ей такие вещи, какие глупый хон при всем своем богатстве не смог бы ей купить! Она… Фу! Даже теперь мне трудно говорить о тех тяжелых годах. Да-да, годах! — Тарафинелло не на шутку разволновался.
Конан, у которого уже затекло все тело от неподвижного стояния за спиной оборотня, с любопытством слушал рассказ прагилла, в то же время размышляя, каким образом достать его с этого места. Расстояние между ним и Майло составляло едва ли короткий шаг, но от Майло до ублюдка было никак не меньше тридцати.
— Если б мне надо было просто сломить ее волю! — воскликнул вдруг он после паузы. — Я мог бы показать ей себя истинного, то есть в образе такого же зверя, как ты сейчас (разницу понимаешь? вот-вот, я могу снова стать человеком, а ты — нет!); я мог швырнуть ее в науз, полный омерзительных существ вроде змей и крокодилов; наконец, я мог разорвать на ее глазах тебя, тем более что ты для меня давно мертв! Я мог сломить ее волю! Но — не раб требовался для успеха, а друг…
Тарафинелло опять замолчал, то ли обдумывая что-то, то ли вспоминая былое. Конан не видел его лица, а потому опасался даже вздохнуть во время паузы.
— Кстати, Майло, — словно очнулся прагилл. — Как тебе понравился мой коридор смерти? Я сам придумал его! Ты знаешь, где мы сейчас? Нет, не на Острове Железных Идолов… Ты пролетел всю ночь и весь день, и оказался в моих чертогах, что находятся за морем Запада, прямо против Пустошей Пиктов! Так что я еще сократил твое пребывание в мире сем — тебе осталось дня три, не боле… Надеюсь, ты не боишься смерти? Не надо! Я — не боюсь. Я к ней всегда готов! Была у меня одна история — опять же с твоим гнусным дедом. В юности я украл у него серебряный медальон с изображением Митры (вот уж глуп был!), а он за это проломил мне голову секирою. Конечно, я умер, но — не навсегда. Потом, когда очнулся, оказалось, что барон забрал обратно свой медальон и уехал, оставив меня истекать кровью… Так что смерть я видел и готов к ней — каждый миг и каждый вздох! Не всякий прагилл таков, а я — таков! — Хвастливый ублюдок засопел, ожидая то ли похвалы, то ли восхищения от оборотня, но, конечно, ничего такого не дождался.
— Ну а теперь… Теперь ты увидишь то, чего так жаждет твоя пока живая душа! Хох!
Прагилл, до этого не повышавший голоса, так крикнул свое «Хох!», что даже каменно-неподвижный Майло вскинул морду и зарычал, а Конан не вытерпел и быстро выглянул из-за его плеча. Да, Тарафинелло был точь-в-точь таков, как и описывал его хон Булла: невысокий и тощий, с черными густыми волосами, с маленькими глазами и ртом и огромным красным носом. Только зубы его, вопреки утверждению старика, были не желты и кривы, а белы и ровны. Он торжественно смотрел вверх, на дыру в потолке, из коей выпали Конан и Майло, и варвар непроизвольно оглянулся, следуя его взору. Не увидев там ничего особенного, он снова повернул голову к затылку Майло.
— Хох, — спокойно повторил прагилл.
И вдруг оборотень задрожал всем телом; из глотки его вырвался стон; он подался на шаг вперед, но опять замер, не переставая отчаянно скулить.
Более не в силах удержаться, Конан осторожно высунулся.
К счастью его, близорукий прагилл, не зная о его присутствии, взирал только на Майло, явно польщенный и удовлетворенный выражением ужаса на его морде. А рядом с ним… Рядом с этим безобразным Тарафинелло варвар увидел девушку, чья красота поразила его в самое сердце. Хотя он никогда не видал ее прежде, он догадался сразу, что то была Адвента. Хрупкое нежное создание, она покорно стояла по левую руку прагилла, большие печальные глаза устремлены в никуда; черные волосы ее, такие же прямые, как были у Майло, струились по узким плечикам, ниспадая до полу; высокий чистый лоб прорезала видимая даже издалека морщина — следствие долгого заточения и одиночества души.
— Хох! — еще раз сказал Тарафинелло, довольно ухмыляясь, и тут взгляд его упал на киммерийца.
* * *
Ни боги, ни демоны, ни чародейское искусство не наделяют человека смертоносным взором — иначе все живое на земле давно превратилось бы в камень или в прах. В пергаментах, кои бережно хранят стигийские маги Черного Круга, писано: «Умей глазами своими убить, но помни — каждая жизнь, отнятая тобою так, унесет мгновение жизни твоей… и храни искусство в себе, не деля его попусту с другими…»