Читать интересную книгу Под чужим именем - Валерий Горшков

У меня рубашка прилипла к телу. Я сразу вспомнил, что испытывал ощущение, что за мной следят, когда шел по ночной Хитровке после первой встречи с Кувалдой. Выходит, он приказал следить за каждым моим шагом. Хитрый Кувалда все просчитал на два хода вперед. И в результате получил в свое распоряжение компромат, который не позволил бы мне сказать «нет», вздумай он однажды вдруг попросить меня об услуге. Легавый держал меня на крючке и бережно хранил фотографии в тайне от всех – видимо, кроме своего ближайшего подручного Фитиля – и был терпелив, выжидая подходящий случай… Но судьба распорядилась иначе… Когда Ветер отдал мне тетрадку и фотографии, я понял, что отныне и навсегда могу всецело доверять этому человеку. Вместо того чтобы шантажировать меня, он отдал тетрадь. Преданный своим подельником, чудом избежавший расстрела, беглый дальневосточный вор еще сохранил веру в людей. В очередной раз доказав, что даже среди генералов преступного мира, умом, кулаками и чужой кровью пробившихся к вершине уголовной иерархии, были и всегда будут по–своему порядочные люди… Помню, как я крепко обнял его и назвал братом… Потом мы пили коньяк с лимоном и шоколадом до самого утра, жгли в камине тетрадку и фотографии и рассказали друг другу многое такое, в чем никогда и ни при каких обстоятельствах не открылись бы никому из смертных. Разве что священнику, и то в любых других обстоятельствах Ветер сделал бы это только лежа на смертном одре и готовясь отойти к Богу…

Я узнал, что на самом деле его зовут Сергей Сергеевич Ветров, что ему на тот момент было пятьдесят два года и что десять лет назад он жил в Петербурге, почти год. Он собирался остаться там насовсем, но однажды поехал с дружками по делам в Тверь, да там и угодил в лапы полиции, отправившись прямиком в Нерчинск. А после острога, откуда его досрочно выкупили за огромные деньги, вернулся назад в родной Владивосток… Вор прожил у меня на квартире всего три дня, потом вдруг сообщил, что уезжает в Питер. Там, дескать, живет его лагерный дружок, с которым они вместе пуд соли без хлеба съели. Если, конечно, тот еще жив… Я все понял. Отдал вору все, что были, сбережения и договорился со знакомым автомобилистом, чтобы он отвез моего «старшего брата» в город на Неве. Мы расставались так, словно знали: видимся в последний раз… Только после того, как был случайно обнаружен и уничтожен собранный на меня Кувалдой компромат, я смог вздохнуть полной грудью. Отныне меня ничего и никто не связывал с уголовным миром Москвы. Продолжая работать и не забывая про тренировки, я целиком посвятил себя образованию и в результате довольно быстро стал одним из самых молодых в столице профессоров филологии. Казалось, к прошлому уже нет возврата и та, оставшаяся за чертой, часть жизни никогда не напомнит о себе. Разве что в кошмарном сне. Но вышло по–другому. Судьба вновь нанесла мне коварный удар и как всегда – с самой неожиданной стороны. А как красиво, как замечательно все начиналось!.. В один из тихих летних вечеров, прогуливаясь по Арбату, я увидел красивую девушку лет двадцати трех. Она сидела на скамейке, одна–одинешенька, и читала крохотный томик Пушкина. «Руслан и Людмила». Я впервые видел, чтобы женщина старше восемнадцати с таким упоением, не замечая ничего вокруг себя, читала сказку, изучаемую в седьмом классе школы!..

Сомов улыбнулся, глаза его стали грустными, как у побитого злым хозяином преданного доброго пса.

– Я подошел, заговорил. Просто, непринужденно. Уже не помню о чем. Кажется, что–то насчет классической литературы… Слова лились сами собой, мне не надо было мучительно думать, что сказать, как частенько бывает во время первой встречи с девушкой. Мы познакомились, довольно быстро и легко перешли на «ты», долго гуляли по старой Москве, а вечером я проводил Наташу домой. Она жила в центре, на Тверской–Ямской. Ее отец и мать были служащими из администрации Большого театра, а она сама, с отличием окончив МГУ, вдруг решила, что ее призвание – это педагогика, и устроилась воспитательницей в детский сад. Она была замужем, прожила с мужем всего полгода, но он погиб, и теперь она вдова… Через две недели я пригласил Наташу к себе, мы провели чудесную ночь. Наутро я принес ей кофе в постель и предложил выйти за меня замуж. Она сказала «да»… Вечером мы нанесли визит ее родителям. Еще через два месяца поженились и стали жить у меня… Казалось, счастью не будет конца. Так оно, в общем, и было, но появилась одна проблема. Наташа никак не могла забеременеть… Когда же, через год бесплодных попыток, это наконец–то случилось, вернувшаяся от доктора домой и сообщившая мне радостную новость Наташа так сильно разволновалась, что мне пришлось успокаивать ее. Тогда она впервые рассказала мне об остоятельствах гибели ее первого мужа. Его звали Виталий, он был на четырнадцать лет старше Наташи, работал архитектором и погиб несколько лет назад при весьма трагических обстоятельствах. От случайной милицейской пули. На улице Покровка. Когда милиционер–охранник стрелял вслед убегающему бандиту, ограбившему Торгсин. Пуля пробила Виталию шею. Когда это случилось, Наташа находилась на пятом месяце беременности, и у нее случился выкидыш. С сильным кровотечением. Месяц она не вставала с больничной койки. Вот почему у нас были проблемы с малышом…

Леонид Иванович замолчал, сглотнул подступивший к горлу комок и быстро направился к сараю, где стоял мотоцикл. Слава, как привязанный, шагнул следом:

– Иваныч… Не молчи. Продолжай.

– А что продолжать? – нервно дернул щекой профессор. – Я, видать, так переменился в лице, что едва переставшая плакать Наташа сама испугалась, начала трясти меня за плечи. Спрашивать, в чем дело. А я, вместо того чтобы придумать достоверную отмазку – сердце, мол, прихватило, от радости за будущего ребенка или еще что, – поступил как последний идиот. Совесть замучила. Прорвало!.. Наташа ведь не знала про меня всю правду. Я скрыл от нее прошлое, рассказав ту же романтическую легенду, что и всем в Москве, – про студента, подавшегося в таежные охотники… А тут не выдержал. Сломался. Взял и выложил ей, без купюр, всю реальную историю своих злоключений. От триады до сгоревшего в камине компромата, собранного на меня покойным хозяином Хитровки. Я попросил простить меня…

– Представляю ее чувства, – тихо прошептал Корсак, не выдержав вновь повисшей гнетущей паузы.

Ботаник, присев на корточки и нахмурив лоб, старательно осматривал сверкающий хромированными крыльями, заботливо ухоженный и приятно пахнущий маслом и бензином мощный немецкий мотоцикл.

– Она долго молчала, а потом ударила меня по лицу. Еще и еще. Изо всех сил. И била до тех пор, пока не устала– минуты три… Затем уткнулась мне в плечо, обвила шею руками и опять принялась плакать. Я не мешал… Когда Наташа успокоилась и отстранилась, я увидел ее каменное лицо и понял, что благодаря моему длинному языку только что лишился семьи. Моя история должна была лечь вместе со мной в могилу. И тогда все сложилось бы совсем иначе… А так… Наташа сказала мне, что готова меня простить за смерть мужа. Но она ни за что не сможет продолжать со мной жить – это выше ее сил. Будущего ребенка воспитает самостоятельно. Без моей отцовской помощи и материальной поддержки. И предупредила: если я еще хотя бы раз заикнусь о своих правах на ее – только ее – ребенка, она немедленно пойдет в Чека и расскажет обо мне всю правду. В течение часа она собрала все свои вещи и уехала к родителям. Это случилось десять лет назад. В двадцать седьмом…

– И с тех пор ты с ней… и ребенком так ни разу и не виделся?!

– Виделся, конечно, – дернул щекой Ботаник. – Я ведь еще три года после нашего разрыва жил в Москве. Знал, что у нас родилась дочь, назвали Света. Видел их, и с Наташей, и с тещей, гуляющих в парке. Сначала с коляской, затем – уже за ручку… Иногда я умышленно проходил мимо, на расстоянии шага, но каждый раз наталкивался на такие уничтожающие взгляды жены и ее родителей, что ни о каких попытках сближения не могло быть и речи… Это было невыносимо – не иметь возможности взять девочку на руки, обнять, прижать к груди, уткнуться лицом в пахнущие молоком кудрявые волосики… Когда я рассказал о случившемся отцу Иоанну, он заметил, что это, видимо, и есть кара Господня за тот грех… Может быть… Я никогда не был истовым верующим… Так, серединка на половинку. Вспоминал о Боге только в минуты тоски и душевной боли… Когда раздался телефонный звонок и, сняв трубку, я узнал хриплый голос Ветра, я уже подсознательно был готов уехать из столицы. Обустроившийся в Ленинграде Ветер пригласил меня в гости, обещал принять, как турецкого сулатана. Я сразу все для себя решил. Съездил на недельку, осмотрелся, что к чему, и решил переехать. Вернулся, со скандалом, в три дня, оформил увольнение, сдал служебную квартиру и уехал. Как раз кстати нашлась вакансия преподавателя немецкого языка в ЛГУ. От помощи Ветра, в том числе и с получением квартиры, я сразу же отказался. Никаких напоминаний о прошлом. Мы просто остались приятелями, которые изредка встречаются – не чаще двух раз в год – и пьют водку… Сначала я снимал комнату, затем получил свою, на Васильевском острове, позже за гроши, по случаю, купил этот домик… Вот такая не слишком веселая история, брат Слава. Теперь у меня от тебя секретов не осталось. Почти.