Читать интересную книгу ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ - Валентин Дмитриев

(подразумевались свобода слова, свобода личности, свобода собраний, свобода веры и свобода печати). Ему говорят:

Но если подлинно ваш план так прост,То, видите ль, лежит к свободе мост.Он свойство чудное имеет:Лжец ни один по нем пройти не смеет:До половины не пройдет,Провалится и в воду упадет.

Витте, как и крыловский лжец, отклоняет совет;

Ведь можно и другим путем найти свободу...Чем на мост нам идти, поищем лучше броду!

Фигурирует Витте и в переделке басни «Ларчик»: здесь он — незадачливый политик, который тщетно пытается решить стоящий перед ним вопрос, хотя, как известно, «ларчик просто открывался»:

Вот за вопрос принялся он,Вертит его со всех сторонИ голову свою ломает,Свободу то дает, то отнимает...

В переделке басни «Медведь у пчел» под видом медведя изображен дядя царя, генерал-адъютант и великий князь Алексей, чья грабительская политика в Маньчжурии немало способствовала началу русско-японской войны. У Крылова медведя избрали надсмотрщиком над ульями, а здесь некто Алешка был поставлен надсмотрщиком концессий на Ялу (река в Маньчжурии), несмотря на то что «к деньгам был падок» (у Крылова — «к меду») и, конечно, нажился на этом:

Наворовал Алешка денег много.Узнали, подняли тревогу.Какой у нас над вором суд?Отставку Алексею будто далнИ приказали,Чтоб уезжал на отдых старый плут(у Крылова — «Чтоб зиму пролежал в берлоге»).Решили, справили, скрепили,А денег все ж не воротили,(у Крылова — «меду»)Алешка ухом не ведет,С Россией скоро распрощалсяИ в заграницу теплую убрался.(у Крылова — «в берлогу»)Бургунь-шампанское там пьетДа у моря погоды ждет.

В переделках крыловских басен высмеивались и реакционные газеты. Так, Демьян угощает Фоку не ухой, а слушанием черносотенного «Нового времени», которое, по словам В. И. Ленина, «стало образцом продажных газет»:

— Соседушка, мой свет,Пожалуйста, послушай!— Сосед, оглох я совершенно!— Нужды нет,Еще статеечку прослушай!.....Что за газета! Как черна,Как будто грязью вся подернута она!Потешь же, миленький дружочек!Еще хоть строчечку! Да кланяйся, жена!

В перелицовке басни «Мартышка и очки» в роли Мартышки выступает «одна страна», а место очков занимает та куцая конституция, которую власти подсунули русскому народу в 1905 году:

Одна страна слаба уж очень стала,А за границею слыхала,Что это зло еще не так большой руки,Лишь конституцию ей стоит завести.Комиссий и проектов с дюжину достала,Вертит законами и так, и сяк:То влево, то направо их положит,То даст понюхать, то сама погложет,Но конституция не действует никак...

Крыловская мартышка, разуверившись в очках, хватила их о камень. В переделке же басни «одна страна» (подразумевается царское правительство) «в реакцию ударилась сильней».

Эти «обновленные» классические басни были помещены в 1906 году томским журналом «Осы» и подписаны «Ноль». Есть основания думать, что под этим псевдонимом скрывался В. А. Обручев, будущий географ, академик и автор романа «Плутония», а тогда еще малоизвестный геолог, выступавший в сибирской прессе с фельетонами и стихами.

В других пастишах действующие лица оставались прежними, но в их уста вкладывались совсем иные речи.

Я все пела бодро, смело:

«Гражданин, вперед иди!» — сообщает Стрекоза. А Муравей, умудренный опытом и хорошо знающий, что в России за такие песни сажают в тюрьму, откликается:

— Ты все пела? Это дело!Так поди же, посиди!

В крыловской басне «Любопытный» один приятель рассказывает другому о посещении кунсткамеры. В переделке этой басни вместо кунсткамеры — Россия, которая тоже «чудес палата». Но рассказчик перечисляет не «бабочек, букашек, мушек, таракашек», а матерых реакционеров:

Каких людей я только не видал!Там Витте-граф, что мир с японцем заключал,Там Дурново, там граф Толстой,Там есть и Трепов-генерал,Который не жалеть патроны приказал...

Слушатель интересуется: «Ну, а свободу-то в России ты приметил?» (у Крылова — «слона»).

— Да разве там она? Ну, братец, виноват,Свободы что-то я не встретил.

В перелицовке басни «Осел и Соловей» Осел, как и у Крылова, просит Соловья спеть, что тот охотно и делает.

Но Осла берет сомнение:

— Уж нет ли в этих песнях непонятныхКаких-либо идей превратных?Поешь прекрасно ты, и звучен голос твой,Да надобен надзор, мой милый, над тобой.Городовой!Сведи в участок Соловья!Там разберут, брат, эти песни...

Так некоторые басни Крылова, спустя многие годы после их написания, приобрели новое обличье и сослужили немалую службу русским революционерам в их борьбе с засильем реакции.

В КАБИНЕТЕ СТАРОГО СКАЗОЧНИКА

Узкая крутая лестница ведет на второй этаж квартиры-музея К. И. Чуковского в Переделкине. А там, в комнатах, залитых солнцем,— книги, книги, книги...

Очень многие из них были подарены Чуковскому их авторами, и на каждой такой книге есть дарственная надпись, то коротенькая, то занимающая чуть не весь форзац. Эти надписи не менее интересны, чем висящая здесь же оксфордская мантия с черной квадратной шапочкой, или индейский убор из разноцветных птичьих перьев, также подаренный автору «Мойдодыра» и «Тараканища» во время одной из его зарубежных поездок.

Дарственный автограф всегда отражает отношение дарящего книгу к тому, кому она преподносится. Это отношение не всегда бывало однозначным.

Так, будучи еще совсем молодым критиком, Чуковский вел довольно резкую полемику с философом-идеалистом В. Розановым, и тот подарил ему в 1909 году свою книгу «Итальянские впечатления», сделав на ней надпись: «Талантливому, но... но... но... Корнею Чуковскому».

Можно ли лаконичнее выразить и признание заслуг своего молодого оппонента, и несогласие с некоторыми его взглядами?

А вот надпись на другой книге того же автора: «Опавшие листья» (1915):

«Книги, замечательные сами по себе, критики должны покупать на собственные деньги. <...> Да ты лучше не пообедай, а купи книгу стихов Лермонтова, песен Кольцова, Полежаева или Розанова.

Корнею Ивановичу Чуковскому сердящийся на него В. Розанов». Мариэтта Шагинян на книге своих стихов «Orientalia» (1921) написала: «Дорогому Корнею Ивановичу — в память наших добрых ссор и худого мира».

Другие авторы в надписях на своих книгах, подаренных Чуковскому, подчеркивают не свои разногласия с ним, а любовь к нему.

Так, А. Твардовский, чьи первые поэтические опыты Чуковский оценил положительно, на книжке «Страна Муравия» (первое издание, 1936) сделал такую надпись:

«Корнею Ивановичу с горячей благодарностью за письмо, которое я никогда не забуду».

На книге Льва Разгона (1969) стоит: «Ужас как дорогому Корнею Ивановичу от ужас как его любящего автора».

О глубокой привязанности к Чуковскому говорят и надписи на книгах И. Андроникова. В 1951 году он пишет на своей книге «Лермонтов»: «Батюшка вы наш, Корней Иванович! Без интонаций, без мимики и жеста, без восторженного на Вас глядения могу ли я выразить все то, для чего мала и эта, и многие другие страницы,— другими словами, могу ли я описать свою любовь, хотя книжку эту я написал без Вашей помощи?» Спустя много лет, на книге «Рассказы литературоведа» (1969) тот же Андроников пишет: «Чудотворцу Корнею Ивановичу, в знак любви бесконечной и преданной — немеющий от восторга и благодарности Ваш «главный химик».

Ю. Тынянов написал на своем романе «Кюхля», переизданном в 1931 году: «Вот Вам, дорогой Корней Иванович, старый архаист Кухля в новом крепостном халате».

А вот что написал С. Маршак на третьем томе собрания своих сочинений в 1959 году:

«Корней Иванович, нельзя не верить сказкам!Как сказочно переменился светС тех давних пор, как в переулке СпасскомЧитали мы поэтов давних лет!

С приветом дружеским дарю Вам том свой третий.Мы — братья по перу, отчасти и родня.Одна у нас семья: одни и те же детиВ любом краю страны у Вас и у меня».

Все эти дарственные надписи красноречиво говорят о том, какую важную роль играл К. И. Чуковский в нашей литературе и как тесно он был связан почти со всеми выдающимися ее деятелями.

ШТРИХИ БИОГРАФИИ

РУССКИЙ АМЕРИКАНЕЦ

«Богодар Вражкани», «Божедар Жакарвин» — такие подписи можно встретить, изучая русскую литературу конца XVIII века. За этими оригинальными псевдонимами стоит человек, чья жизнь была полна необычайных приключений. Богодар и Божедар — русская калька его имени Федор, а Вражкани и Жакарвин — анаграммы фамилии Каржавин.