Читать интересную книгу Афганская бессонница - Сергей Костин

Он что-то сказал Фаруку, и тот быстро вышел. Он вернулся с чапаном тонкого сукна, который Масуд накинул на плечи. С ним в комнату вошел и невысокий мужчина лет тридцати пяти с коротко постриженной черной бородкой. Фарук представил его: это был доктор Абдулла. Тот не задержался: что-то спросил у Масуда и, получив ответ, вышел, дружески махнув нам рукой. Мы начали работать.

Масуд был интровертом. Странный психологический тип для военачальника — а он командовал армией, и политика — а он уже двадцать пять лет действовал в оппозиции правительству. Он воевал сначала с принцем Даудом, потом с первыми коммунистическими руководителями Афганистана, Тараки и Амином, потом — десять лет — с советскими войсками, потом с Наджибуллой, после недолгого мира — со своими бывшими союзниками, а последние годы — против талибов. И при этом он говорил тихим ровным голосом, глядя и на меня, и куда-то сквозь меня в свое давнее и не такое давнее прошлое.

Я знаю интровертов — я сам такой. Они могут открыться ничуть не меньше, чем экстраверты. Им важно почувствовать, что они могут довериться. И постепенно это произошло. Я расспрашивал Масуда о русских, которые были его преподавателями в Кабульском политехническом институте, и тех, которые потом выжигали напалмом деревни в Панджшерском ущелье. О тех, кто договаривался с ним о перемирии, и тех, кто это перемирие нарушал коварным ночным ракетным ударом. О русских, которые пытались его убить, и тех, которые сегодня были его главной поддержкой в мире.

Теперь взгляд его уже не прятался за веки. Пока Фарук переводил, что он сказал, Масуд смотрел прямо мне в глаза, ловя мои реакции. И когда я задавал ему следующий вопрос, по-английски, он воспринимал его не только ушами: его взгляд с мягкой, деликатной любознательностью интеллектуала постоянно переходил с моих губ на глаза и обратно. И, когда он говорил сам, по-прежнему тихо, но уже с желанием быть не только услышанным, но и понятым, его глаза горели светом, который я хорошо знал. Жизнь чаще сталкивала меня с ловкачами и проходимцами, но идеалисты мне встречались тоже.

Почему я решил описать все это? Я уже говорил о магии общения, с которой мне в очередной раз пришлось столкнуться две недели назад в Москве. Я не знал тогда, что взгляды людей, которых я больше не увижу, заставят меня сделать то, чего я не делал никогда в жизни.

3

Мы проговорили с Масудом на час больше, чем предполагалось — в моей сумке было четыре отснятые кассеты по полчаса каждая. Мы проговорили бы и больше, но в комнату тихонько вошел доктор Абдулла и сказал по-английски, что Масуда ждут.

Тот взглянул на часы.

— Ф-ф, конечно! — Потом посмотрел на меня. — Давайте последний вопрос, хорошо?

Я спросил, чего бы он хотел для своих детей — у него их было четверо. Масуд задумался.

— Я хотел бы, чтобы они в своей жизни смогли заниматься тем, что им будет нравиться. В отличие от меня.

В машине я пересказал ребятам несколько наиболее интересных моментов. Нет, языки надо учить независимо от того, чем ты собираешься заниматься! Но и у них были свои открытия.

— У Масуда бронежилет скрытого ношения, — сообщил Димыч, которого Илья научил выполнять работу звукооператора. Он теперь цеплял интервьюируемым микрофон, пропуская провод под одежду, а потом надевал наушники и слушал, чтобы не было наводок. — Почти невидимый, даже под свитером.

— Да нет, я обратил внимание, когда он был в свитере, что у него что-то поддето, — откликнулся Илья. — Я думал, шерстяное белье.

Самозванец, то есть я, промолчал, чтобы не обнаруживать как свой непрофессионализм, так и свои знания.

Мы ехали на окраину города к связисту, чтобы забрать аккумулятор. У нас еще оставался один совсем целый, а неснятым, но запланированным было только интервью с пакистанцем. У нас даже образовалась возможность поснимать экзотику.

Из динамиков машины несся какой-то, видимо, убойный последний хит — водителю подпевал даже Хабиб. На улице было тепло, но я все же попросил поднять боковое стекло — меня, по-моему, продуло за время сегодняшних переездов. Не хватало мне простыть — Лев это может не так понять! Надеюсь, он правильно ухватил все остальное.

День шел на убыль, и, поскольку весь день светило солнце, теперь, когда оно скрылось за облаками, за городом в низинках стал собираться туман. Туман действует на меня околдовывающе. Если вспомнить, все те места на земле, которые мне показались особенными — как тот заброшенный аэродром под Лондоном, где я чуть не погиб, как Равна-Гора в Сербии, где, кстати, я тоже чуть не погиб и где получил смертельное ранение мой учитель по жизни Петр Ильич Некрасов, — все они представали передо мной сквозь эту пелену. Нет способа лучше увидеть, что даже самые привычные пейзажи и предметы окружены тайной. И, когда ты понял, что все вокруг — тайна, ты совсем по-другому видишь то, что она ненадолго отпускает: развевающиеся на ветру зеленые ленточки на железных прутьях над могилами, блохастого пса на пороге невидимого дома, яростно скребущего лапой у себя за ухом, большую дуплистую ветлу у мостика над журчащим невидимым ручьем. За поворотом открылась пашня, где в клочковатом облаке крестьянин направлял плуг, который тащили два черных рогатых вола.

— Стоп! Стоп! — не выдержал Илья. — Паш, давай поснимаем! Мы же теперь можем не экономить аккумуляторы?

— Давай поснимаем.

Водитель остановил свою «Волгу» прямо посреди дороги. Видимость была метров десять, и мне стоило труда убедить его съехать на обочину, чтобы нас не подбросил, как мячик, первый же грузовик. Мы проехали кладбище, значит, были уже на выезде из города. Мы, кстати, где-то здесь и снимали осликов, только теперь все выглядело по-другому.

Ребята выгрузили камеру и штатив. Илья прикинул, стоит ли брать сумку с широкоугольным объективом, запасным аккумулятором и всякими мелочами и сказал Димычу: «Бери тоже!». У них уже сложилось распределение ролей: кто что несет и кто что делает. Я вспомнил, как Илья присосался к осликам и какого труда стоило его отсюда увести. Сейчас он подберется к крестьянину спереди, отбежит, поменяет крупность плана, снимет еще раз, потом то же сбоку, потом сзади… А связист, к которому мы ехали, жил чуть дальше, может быть, в километре отсюда.

— Знаете что? — сказал я. — Давайте вы начнете снимать, а мы пока съездим заберем аккумулятор.

— Хорошо! — не оборачиваясь, крикнул Илья. Он уже, скользя и матерясь, бежал с камерой по полю.

— Вы только никуда не уходите, — сказал я Димычу. — Мы минут через десять — пятнадцать будем.

Зачем я это сделал? Какая была спешка? Ну, потеряли бы мы десять минут! Все равно через час уже бы стемнело.

Получилось, конечно, не десять минут. Как и в первый наш приезд, сначала мы долго стучали в калитку двора. Появившийся на пороге связист провел нас в комнату для гостей — большую, практически пустую и давно не топленную. «Здесь никогда не бывают женщины. Только когда убирают», — многозначительно сказал мне Хабиб. Женщины у него все-таки были пунктиком. Связист хотел, чтобы завтра мы продолжили подзарядку. Он одолжит нам пояс с солнечными батареями, а дальше все просто: батареи выставляешь на солнце — или даже в сторону солнца, энергия проходит и сквозь облака, — а эти проводки туго закручиваешь вот здесь, на клеммах.

Я с благодарностью прервал его объяснения:

— Зарядник нам больше не нужен. Нам осталось завтра утром снять одно интервью, а днем мы возвращаемся в Душанбе.

— Возьмите меня с собой! — сказал парень.

Многие нам так говорили. Это была та правда, в которой была доля шутки.

Мы вернулись к пашне минут через двадцать — двадцать пять. Сомнений, что это было то поле, не было — вон она, ветла у мостика! Туман сгустился, и даже там, где мы заметили пахаря, сейчас была сплошная пелена. Мы остановились на обочине, и по моей просьбе водитель исполнил лихую мелодию на клаксоне. Я вышел из машины, подальше от грохочущей музыки, и потянулся.

И замер. Разрезая молочный воздух, над моей головой возникла надменная морда верблюда с вывороченной нижней губой. «Как он забрался так далеко на север?» — подумал я и вспомнил, что пески Кара-Кума лежали еще на сотни километров севернее этих краев. Размеренной гордой походкой верблюд прошагал мимо нас, покачивая большими шерстяными сумками, притороченными к его облезлым бокам. Из пелены возник мальчик-погонщик лет четырнадцати, кутающийся в легкий балахон. А когда он оказался к нам спиной, верблюд уже исчез из виду.

— Посигналить еще? — знаками показал мне сквозь стекло Хабиб.

Я остановил его. Пусть работают! Илья сейчас, наверное, стоит на коленях, поставив камеру на землю, чтобы у крестьянина с плугом на первом плане были комья только что вспаханной земли. Он, не раздумывая, плюхался и в лужу, если кадр того требовал.