Но вот как бы черная туча опустилась на окрестности, и все начало меняться. Какая-то порча напала на все живое: неведомая болезнь косила кур, хирели и гибли коровы и овцы. Болезнь стала частой гостьей в семьях фермеров. На всю округу легла печать смерти.
Странная тишина воцарилась вокруг. Исчезли птицы. Это была весна без птичьего гомона. По утрам, обычно звеневшим рассветным хором малиновок, голубей, соек, крапивников и прочих птиц, теперь не слышно было их голосов; над полями, лесами, болотами стояло безмолвие.
Не колдовство, не вражеские силы остановили зарождение новой жизни в этом пораженном ужасом уголке. Люди сами сделали это...
Такую мрачную картину описала американская ученая Р. Карлсон в своей книге «Безмолвная весна».
«Такого города на самом деле нет, — писала Р. Карлсон, — но тысячи подобных городов вполне могут появиться в Америке или в других странах. Мрачный призрак подкрадывается к нам почти незаметно, и эта воображаемая трагедия может легко стать грозной явью». Американская ученая считает, что за последнюю четверть столетия власть человека над природой не только достигла тревожных размеров, но и изменила свой характер. Из всех физических воздействий, оказываемых человеком на окружающую среду, наибольшие опасения внушает загрязнение воздуха, земли, рек и морей вредными и даже смертоносными веществами, главным образом радиоактивными осадками и ядохимикатами, применяемыми в сельском хозяйстве.
«Безмолвная весна» прозвучала громким предостережением и, слившись с голосами ученых во всех частях света, да и не только ученых, а всех, кому дано видеть и кто задумывается о виденном, породила ту тревогу за окружающую людской род среду, которую не принимает близко к сердцу разве что самый равнодушный или просто пустой человек.
В размышлениях об увиденном в «Долине уныния» и вызванных этим ассоциациях добрались до Томсон-Фолса. На другой день пошел ливень, и стало ясно, что начался период дождей. Возможно, как это случалось не раз, в районе озера Рудольфа не выпадет ни капли влаги, но рисковать мы не могли, всех ждали дела. Поездку пришлось отложить до нового сухого сезона. На другой год я таки добрался до восточного берега озера, но рассказать об этом придется в следующий раз.
Дмитрий Горюнов
Фото С. Кулика
Белым-бело
К этому нельзя привыкнуть: только еще в лугах колыхались травы, жаркий ветер гнал волны хлебов на полях, как вдруг понеслись с деревьев перелетными птицами желтые листья. И вот уже леса и земля скрыты белыми снегами — то ли мертво все, окутано сном, то ли где-то в глубинах таится жизнь...
Пугая зверье за полустанками хриплым рыком, поезд рвался сквозь зимнюю ночь. Свет в вагоне был вырублен: лохматые ели, прозрачные перелески вплывали в окно и мгновенно исчезали. Черная полоса леса и белая — нескончаемых полей — надвое резали серое полотно ночи...
Мощный сноп света встречного тепловоза выхватил из ночи неровный частокол придорожных елок, искрящиеся инеем березы; клубящаяся мгла бежит впереди. Перед глазами вспыхивает далекая стена деревьев в безмолвных снегах. Все. Призрачная бело-черная декорация исчезает. Колеса встречного громыхают где-то вдали по мосту...
Наш поезд взмывает на лесистую гряду. Сквозь чугунно-неподвижное переплетение стволов и ветвей внизу, в долине, виднеются утонувшие в сугробах деревни, в заснеженных проулках теплеют огнями избы. Земля моего детства...
Высокие дымы
Обступивший меня лес казался чужим, глухим. Мороз крепчал. Все живое попряталось, обезголосело. Не махали крыльями в вышине даже вороны, и деревья не трещали. Недвижно высились они вдоль дороги, вытянув тяжелые, закованные в снег ветви.
Холод проникал до самого нутра, схватив в кулак лицо и одеревенив руки, ноги. Двигался я, как в ледяном вакууме — мире замороженном и неживом. Машинально переставлял и переставлял ноги: лишь бы идти куда-нибудь.
И тут, за поворотом, я внезапно почувствовал близость жизни. Нет, еще не было видно домов, и не было слышно в стылой тишине собачьего лая. Сквозь поредевшие пирамиды елей проступили на белесом небе, будто нарисованные, ровные полосы. Белые и пушистые, очень высокие и близкие, как светлая березовая роща в марте. Еще не было изб и колодцев, даже не ворчали печные трубы на крышах, а уже пахнуло дымком, запахом человеческого жилья.
Ноги плохо слушались, но я торопился вперед: согревала мысль о деревенском тепле. А перед глазами в зимнем небе стояли маяками высокие дымы.
Полет под куполом
Мягкая после вчерашнего снегопада лыжня сама собой несла под уклон между деревьями. Вдруг сверху, как будто с неба, упали на меня снежные хлопья. С чего бы это: вокруг тишь да безветрие.
Закинув голову, я словно растворился в молочной белизне утреннего света: казалось, надо мной на жестком каркасе черных стволов натянут жемчужный купол. Там, в далекой вышине, я увидел невесомое тельце отважного прыгуна, Распушив хвост, белка как пружинка скакала по ветвям, крутилась, переворачивалась в прыжках с дерева на дерево и вновь успевала уцепиться за ветку.
Будто для нее одной раскинулся просторный купол неба, а снизу не один я, а тысячи глаз напряженно следили за отчаянными прыжками. Она нырнула вниз по толстой березе, глянула на меня бусинками глаз — и вот уже мчится, пластаясь, над ветвями. Я скользил по лыжне, а белка шла поверху, легко перемахивая от вершины к вершине. Еле касаясь лапками сучьев, она вытягивалась в воздухе и стремительно летела, как рыжая стрела.
Иногда сновала вверх-вниз — искала запрятанные с осени шишки, орешки, — тормозя на ветвях всеми лапами, и тогда сверху веером сыпался на землю снег. И снова продолжался полет в вышине.
Стараясь не потерять ее, я быстрее толкался палками: мелькали навстречу стволы, слезы наворачивались на глаза. А белка уходила по вершинам все дальше и дальше, к известной только ей цели.
Жажда жизни
Проходя не однажды мимо опушки со старой развесистой березой, я стал примечать, что кто-то объедает ее сережки. Притаившись в кустах неподалеку, увидел на березе рябчиков. К вечеру они всегда исчезали — прятались, видно, по сугробам, зима в тот год выдалась снежная. Неожиданно в ночь ударил мороз, и утром я рябчиков на березе не застал. Возвращаясь днем из леса, опять их не заметил, и на душе стало беспокойно за птиц: уж не случилось ли что с ними? Проваливаясь в снег, выбрался к большим сугробам. Могла и лиса напасть на стаю, тотчас бы вытащила сонных птиц из убежища и свернула им шеи. Но на снежной белизне не пестрело ни одного перышка.
Я взобрался на крупный сугроб, хорошо держащий тяжесть человека. Мороз не отпускал, и сугробы, одетые в твердую броню наста, торчали, как купола дотов. Куда же подевались рябчики? Если они ныряли с березы в пушистый снег, то сверху должны остаться круглые следы. Так оно и есть. Я чуть не наступил на смерзшуюся лунку. Присел и начал охотничьим ножом тихонько, слой за слоем, счищать снег...
Постепенно понятнее становилась трагедия происшедшего. Рябчики спокойно нырнули в снег, не ожидая, что вход в их нору затянется за ночь ледяной коркой. Утром они попытались выбраться наружу. Но, пробившись сквозь снежную толщу, наткнулись на лед. Кончался воздух, птицы долбили наст клювом, бились о него всем телом.
Наверху все больше светлело, вздымалось солнце, проникая сквозь тонкую корку наста. Птицы задыхались, рвались вверх. Они ударялись и ударялись о лед, разбивая в кровь головы, но снежная ловушка прочно держала их. Птицам так хотелось вырваться к свету, к солнцу. Птицам так хотелось жить...
Солнце в рябине
Уже на дворе декабрь, а рябина под окном гнется под тяжестью ягод. Почему-то облетели стороной ее перелетные птицы, запасавшиеся силами в дальнюю дорогу. Только выпавший снег прикрыл хлопьями крупные гроздья.
Как-то раз в полдень за окном послышалась возня, шум пошел по садику Я толкнул форточку и ахнул: заснеженная рябина горела как костер. Сверху донизу ее всю облепили снегири — откуда только прознали проныры про мою рябину?
Они аккуратно клевали гроздья, стряхивая снег. Обчистив нижние ветви, неторопливо перепрыгивали выше, важно топорща красную грудь. Старались не обронить ни одной Ягодины, а уж если роняли, то ныряли вниз за ними, рдевшими на снегу.
Объев всю рябину до ягодки, снегири сгрудились у вершины в одно солнышко. Почирикали минутку о чем-то и внезапно брызнули во все стороны, как лучики, мелькнув в снежной дали.
Пропали снегири, потускнела рябина, отдав свою красоту.
Застывший миг
Когда на побелевшей земле встречаю первую лыжню, всегда что-то сладко взмывает в душе. И я уже вижу себя на берегу Ягорбы.