Стоунер договорился с ними, что они ограбят скульптора.
Лукаш в тот вечер примчался на мотоцикле раньше обычного.
Еще когда он заглушил мотор в гараже, что-то показалось ему подозрительным. «Нереида» в опасности!» — первое, что мелькнуло в голове.
Вверх! Прыжок, прыжок, рывок вперед. Еще один пролет лестницы. Он влетел в мастерскую и увидел вываливающегося в оконный проем Пита Сантини. Никому нельзя верить! Лукаш рванулся к окну.
От дома по лужайке бежала девушка. Герки Олбрайт. Внизу, под окном, Сантини поднимался после падения. В руке у него голопроектор.
— Пит!
Ответа нет. Хорошо, вам же хуже! Лукаш легко перемахнул через подоконник и вошел по лодыжки в сосновые иголки. Сантини уже оставил за собой половину сада. Лукаш во весь дух припустил за ним. Поздно!
Герки, сидевшая в машине, дала газ и, как только Пит всунулся внутрь, выжала сцепление.
Лукаш побежал к гаражу. Мотоцикл был еще теплый. Скульптор всем своим весом ударил по педали стартера. Теперь в погоню!
Только тридцать метров разделяло их: на прямых — больше, на поворотах — меньше. Внизу, под горой, огни автомобильных фар обозначили автостраду.
Лукаш прибавил скорость. Так надо, на автостраде машине легче уйти от мотоцикла. Остается преодолеть лишь один крутой поворот направо, у десятиметрового обрыва.
И тут Герки переключила скорость — это была ошибка. Мотор взвыл, заглох, вновь взвыл. Задок машины завилял и пропал из виду. Вопль. Удар, громыхание, еще удар...
Лукаш остановился у поворота, бросил мотоцикл, подбежал к обрыву, посмотрел вниз. Оттуда в глаза бил свет фар свалившегося автомобиля.
Откуда-то появились полицейские машины. Он никогда раньше не видел, чтобы так много полицейских появилось столь быстро. И какого черта? Этот тип из ЦРУ — Стоунер, который брал у него «Нереиду». С ним какая-то баба. Они подошли, встали рядом с Лукашом.
— Боже мой! — прошептала женщина.
Лукаш не совсем осознал, что произошло, когда у него на руках защелкнулись наручники и его пихнули в машину.
Он пришел в себя лишь в полицейском участке. Грузный мужчина в офицерской форме сунул ему в лицо слепящий свет пятисотваттной лампы и рявкнул:
— Это ты столкнул их с дороги!
— Они ограбили меня, и я их преследовал. Черт! Вы уверены, что вызвали моего адвоката?
Лукаш начинал свирепеть: что за обращение у этих дубин — свет в глаза, наручники, угрозы.
Мордастый полицейский сказал:
— Какой, к черту, ограбили? Мы не нашли ничего краденого в машине.
— Поищите лучше. Голографический проектор и два фильтра. Может, сгорели? — ответил Лукаш.
— Не умничай, парень.
— Слушайте, меня зовут Питер Лукаш. Обо мне писали в «Таимо в прошлое воскресенье...
Хлесткая пощечина оборвала его слова.
Лукаш заставил себя сдержаться. Вскочить и двинуть здоровому выродку в зубы — за это он немедленно получит пулю. Они намеренно арестовали его. Почему, он не знал. Лучше молчать, молчать, молчать, пока не появится адвокат. Если, конечно, вообще ему позвонили.
— Слушай, парень. Ты признаешь, что гнался за ними. Признаешь, что они твои друзья. Тогда с какой стати им тебя грабить? Я считаю, было так: вы поцапались, распалились, началась погоня, ты очумелей столкнул их с дороги. А это считается преднамеренным убийством. Мы так все и оформим. Если, конечно...
Полицейский собирался продолжить, но, взглянув на Стоунера, послушно кивнул и вышел. Остались двое — Стоунер и женщина.
Стоунер поднялся, взял стулья, один поставил сиденьем к Лукашу, другой — спинкой. Оседлал второй, положив подбородок на его спинку, улыбнулся. Женщина села на другой стул, нога на ногу.
— Некоторым образом я впутал тебя в это дело, — сказал Стоунер — Могу и выпутать. Если окажешь содействие. У меня был план получше, но ты сам все испортил.
— А я-то думал, что вам тут нужно? Так это вы подговорили Пита и Герки?
— Да.
— Твое счастье, что я в наручниках.
— Тоже так думаю, — спокойно сказал Стоунер. — Все, что нужно доктору Осборн, это посмотреть на проектор для «Нереиды».
Лукаш вновь взвился.
— Ограбить человека, загнать в западню, шантажировать его! При этом гибнут люди!
Стоунер вздохнул, вяло проговорил:
— Я из ЦРУ
— К черту ЦРУ!
Стоунер улыбнулся своей сонной улыбкой, а женщина только моргнула.
Лукаш ждал, что Стоунер скажет еще что-то, но тот просто сидел и смотрел в глаза скульптору. Похоже, деваться некуда...
— Так что? Или я делаю, что вы требуете, или меня обвиняют в преднамеренном убийстве?
— Наконец-то понял. — Стоунер потянулся к столу, взял ключи от наручников Лукаша.
Втроем они поднялись в студию Лукаша на следующее утро. Двое короткоостриженных агентов остались внизу, еще двое — на улице.
Кати Осборн прошла в середину комнаты, хмуро огляделась. Студия располагалась на чердаке дома. Помещение было старым, скрипучим, плохо освещенным. Запах гальванорастворов. Полный беспорядок. Задняя часть чердака заставлена оборудованием, выглядевшим среди этого хлама, как бриллиант в туалетной комнате. Лукаш, его мир, его манеры — все это она ненавидела. И он знал это.
Лукаш достал из какой-то коробки запасной проектор, установил его, подключил к резервуару энергию. Через две-три минуты «Нереида» приняла форму в резервуаре.
— Надо наносить гальванопокрытие? — спросил он.
— Нет, спасибо. Это все, что мне нужно... Пока...
Лукаш отошел в сторону с каменным лицом. Стоунер уселся на стул напротив. Кати работала.
Лукаш чувствовал себя пациентом в хирургической. Будто не «Нереиду» измеряла Осборн оптическим микрометром, а его самого. Ногти на его руках, даже грязь под ногтями...
А Кати чувствовала себя вором. Или списывающей домашнее задание. Лукаш стоял и наблюдал. Она убеждала себя, что нельзя ограбить животное, но напрасно.
Бесполезны были и другие ее действия. Еще когда измеряла голограмму, то поняла, что этого недостаточно. Конечно, ложно скопировать именно эту форму, хотя это и сложно. Ей теперь виделись все внутренние изгибы, и можно установить их геометрические данные. Но все было настолько беспорядочно, что она сомневалась, удастся ли вывести какую-нибудь закономерность.
Исписав четыре страницы заметками и измерениями, Осборн больше не сомневалась.
— Поль, — позвала она. — Ничего не получается. Я знаю что, но не знаю как. Мне нужно видеть его в работе.
Лукаш сидел в кожаном кресле напротив резервуара с микрофоном в руке и звукокодирующим устройством на коленях.
— Эй-й... — не сказал, а пропел он, что заставило огненную пелену в резервуаре затанцевать. Лукаш зацокал языком. — Просто разогреваем. Округляем, — кодировал он. Получился шар. Затем: — Чрево, — и сфера расползлась и стала полой — Нужны крылья. Крылья — это как руки, которые... плоские. Резервуарчик, ты понял? Отлично! Кррылья. Хорошо. Теперь бо-ольшие кррылья. Внизу листок клевера. И.. черт! — Он подождал, пока в резервуаре появился зеленый огонек. — Так, а теперь лицо справа. И... другое лицо слева...
Вдруг Лукаш затих. В ореоле свечения таинственных огней в резервуаре на его лице резче обозначилась фанатичность — глаза расширились, губы шаманно бормочут в микрофон. Он подался вперед в кресле. Сказал:
— Ну-у а тее-пеерь, — и вскочил с кресла. Подошел к резервуару, уставился в ослепительное свечение.
— Сейчас должен получиться пузырь, — пробормотал он в микрофон, — на левой верхней конечности. Просто пузырь... Что-то снизу. Но только скрыто. Сделай другой. Делай его легче, легче. Уравняй и поддерживай это колебание, это, возможно, ее рука. Ее рука. Но сделай ее легче. Пройдись от точки к точке... — продолжал он безостановочно.
Кати наблюдала, зачарованная. Это было искусством скульптора, искусством отсекать лишнее. До сих пор Лукаш делал лишь заготовку. Главное — то, что он делает сейчас. Как получение производной, подумала она. Не являлось ли это физическим эквивалентом математической производной?
Лукаш вертелся вокруг резервуара, глаза горели, одежда взмокла от пота. Кати стояла рядом с ним, слушая, наблюдая. Поль Стоунер держался в глубине комнаты, ощущая отвращение, даже побаиваясь того, что происходило. Фигура в резервуаре — это в резервуаре — было... Кати Осборн...
Питер Лукаш потерял сознание в четыре тридцать дня. Его глаза так налились кровью и были так сухи, что веки просто не опускались, чтобы закрыть их. На губах запеклась кровь…
Пока Поль Стоунер приводил его в чувство, Кати Осборн заложила двенадцать килограммов электролитического никеля в бункер резервуара и из него отлила форму своего собственного изображения. Она старалась не смотреть на него. Кати Осборн была изображена Мадонной, но в руках она держала не младенца, а вакуум. Кати была потрясена, но и это неважно. Она никогда не будет такой, но и это неважно. Поскольку Кати Осборн теперь знала, как он это делал.