Поль Стоунер разбудил Лукаша около девяти.
— Она получила то, что хотела. Она работала над этой штукой, которую ты сделал. Ей удалось даже сделать так, что статуэтка парит. Она совершенно лишена веса.
Стоунер снял пиджак, животик вывалился, он выглядел уставшим, хотел домой.
Над головой Лукаш слышал гудение резервуара, работу вентиляторов, шаги Он вздохнул, поднялся.
— Пойдем посмотрим.
Кати сидела в его кресле. Она не пользовалась микрофоном и звукокодирующим устройством. Она заменила их своей собственной приборной доской, лежащей на полу сбоку от нее. В середине комнаты, удерживаемая веревкой, парила статуэтка из никеля. Внешне она была такой же, какую оставил Лукаш.
Но она была лучше.
Эстетически она была ослепительной. Она не была той непродуманной Мадонной, держащей вакуум, которую сотворил Лукаш, но идея заключалась в ней именно эта, только выкристаллизованная, усовершенствованная, очищенная.
Кати помахала ему своей записной книжкой, кивнув головой на исписанную страницу. Сейчас она забыла, кто был Лукаш и как он себя чувствовал.
— Начинаешь с любого основного контура, — сказала она, — и берешь последовательную производную всех точек на поверхности. Любая точка, которая не подходит да просто убираешь ее. Понимаешь? Вот что ты делал, Лукаш, только ты не знал этого. У тебя природные математические данные.
Но Лукаш не обращал внимания на записную книжку, на ее голос, на нее саму. Он медленно обошел вокруг статуэтки. Тут больше делать нечего, она сказала последнее слово.
Это было само совершенство. Любой, кто не согласится с этим, будет не прав: прекрасное больше не зависело от субъективного восприятия зрителя. Самая неуловимая вещь в мире была определена количественно.
— Я думаю, что ты можешь взять любую другую вещь и довести ее так же до совершенства, — сказал он. — Даже «Нереиду».
— До совершенства?
— С эстетической точки зрения.
— А, ты об этом. — Она пожала плечами — Я могу лишить ее силы тяжести — это да. Ну и как побочный эффект, я думаю...
— Побочный эффект... — пробормотал Лукаш.
Кати прикусила губу. В конце концов, она не была полностью лишена чувств.
Питер Лукаш поплелся из студии, как дряхлый старик. Хотя нет, не из студии — из лаборатории. Больше нет студии.
Спускаясь вниз и проходя мимо кухни, Поль Стоунер увидел его там на стуле с банкой пива в руке, отрешенно уставившегося в пол. Он попрощался с Лукашом, но тот даже не взглянул на него Поль пожал плечами и пошел дальше. Он чувствовал страшную усталость, когда сажал в «плимут» Кати со статуэткой и четырех своих агентов.
Стоунер завел двигатель, и машина покатилась под гору.
Они почти достигли автострады № 87, когда один из охранников сказал с заднего сиденья:
— Поль...
— Ну что еще? — спросил Стоунер.
— Он преследует нас, — ответил тот.
В зеркале заднего обзора блеснул одинокий свет фары мотоцикла Поль Стоунер попытался остановить машину. Но тормоза не послушались на крутом склоне да еще с такой нагрузкой. Ему удалось кое-как выправить машину. Что этот маньяк собирается сделать? Таранить их? Даже слабый толчок перевернет машину на обочину. Но мотоциклом? Он ведь убьется. Да, но они уже морально убили его, ему теперь должно быть все безразлично. Тогда Поль сказал:
— Пристрелите его.
Они открыли огонь. Сначала про звучали два выстрела. Но мотоцикл скакал перед ними, как животное, попасть было трудно. По мере того как свет фары становился все ярче, стрельба превращалась в паническую пальбу. Машина наполнилась едким запахом.
Впереди был последний поворот. На заднем сиденье, прижимая Мадонну к груди, Кати Осборн начала заходиться хохотом...
Перевел с английского А. Евфарестов
Путешествие на озеро Туркана
Как напугать хамелеона
Керичо встречает путников своей обычной погодой. Сколько бы раз я ни подъезжал к этому городку по отличнейшей дороге, построенной по контракту югославами, как правило, попадал под дождь. Всю дорогу от Накуру ясное солнце, безоблачное небо, не предвещающее ненастья, и вдруг — словно ты миновал невидимую границу — по крыше машины начинают барабанить дождевые капли. Причем это не просто мелкий дождичек, а настоящий ливень, иногда с градом. Постучав десять-пятнадцать минут, дождь так же неожиданно прекращается, снова палит нещадное тропическое солнце.
От земли поднимаются горячие испарения, которые, кажется, можно зажать в ладонь, а потом рассматривать как какое-то косматое чудище. Недаром Херичо стало центром чаеводства Кении: здесь сосредоточено до семидесяти процентов чайных плантаций страны, принадлежащих главным образом английской монополии «Брук Бонд». Куда ни кинешь взгляд, всюду изумрудный ковер чайных кустов с еле различимыми нитями междурядий, по которым, быстро обрывая листики обеими руками, неторопливо пробираются сборщики чая в желтых прорезиненных фартуках с высокими плетеными корзинами за плечами. Чай в этих местах собирают практически круглый год, ибо круглый год здесь много влаги и солнца. Впервые меня знакомил с кенийским чаеводством управляющий одной из местных компаний мистер Смит, спокойный, рассудительный, знающий дело англичанин. На мой наивный вопрос о том, что нужно для чайного куста, он ответил: «Как можно больше солнца, как можно больше влаги и, конечно, определенная высота над уровнем моря».
— Ну а почва, она ведь тоже имеет значение?
— О да, почва должна быть очень хорошей, и здесь она именно такая.
Смит подвел меня к траншее, подготовленной для посадки деревьев, легко спрыгнул в нее и наглядно показал полутораметровый слой темно-красной почвы, не уступающей, по выражению Смита, украинским черноземам.
— У вас есть пословица, кажется, она звучит так: воткни, в землю трость — вырастет кеб.
Я догадался: воткни в землю оглоблю — вырастет тарантас, и подтвердил Смиту его осведомленность в русских поговорках.
— Вот и в Керичо такая же почва, только она не черного, а красного цвета. Не кажется ли вам, что природа не предусмотрела вашу революцию, а то бы она поступила наоборот — черноземы переместила в Африку, а красноземы в Россию?
— Вы уверены, мистер Смит, что революция не придет в Африку?
— Увы, она уже идет, и значительно быстрее, чем нам хотелось бы.
Впрочем, я не думаю, что от революции, которую совершил Джомо Кениата, компания «Брук Бонд» сильно пострадает.
Дипломатично промолчав, про себя я подумал, что мистер Смит в общем-то верно оценивает путь, выбранный Кенией после завоевания независимости. Крупные иностранные компании по-прежнему процветают в этой суверенной стране. Если говорить о чае, то доля мелких африканских хозяйств в его экспорте не превышала в то время 25 процентов. Все остальное производство было сосредоточено в руках монополий, главная из которых «Брук Бонд».
Мы заговорили со Смитом о перспективах машинной уборки чая. Я чувствовал себя в известной степени «подкованным» в этом вопросе, поскольку недавно в Кении побывал директор Дагомысского чаеводческого совхоза Краснодарского края У. Г. Штейман, рассказывавший о проблемах чаеводства в нашей стране. О машинной уборке он говорил как о реальном выходе для чаеводов Грузии и Северного Кавказа: проблема в том, что все меньше находится охотников убирать чай руками, ибо работа эта трудная, утомительная. Оказалось, что Смит не хуже меня сведущ в машинном сборе чая, бывал у нас в Грузии, видел все своими глазами и убедился в плюсах и известных минусах машинной уборки.
— Нет, мы не намерены, во всяком случае в обозримом будущем, применять машины на уборке чая. Во-первых, надо перепланировать все плантации, пересадить все кусты, то есть начать все сначала. Слишком дорогое удовольствие. Во-вторых, и это немаловажно, может снизиться качество чая.
Смит подвел нас к чайному кусту и сорвал с верхушки несколько нежных трехлистников.
— Разве самая тонкая машина в состоянии снять с куста этот крохотный пучок? Она неизбежно срежет соседние грубые листья, из которых хорошего чая не получишь. Пустить эти листья в переработку и получить из них чай — это все равно, что заварить веник, кажется, так у вас говорят,
— Говорят, но у нас не хватает рабочей силы.
— Я это знаю, вам без машин не обойтись. А мы еще можем позволить себе роскошь убирать вручную. Кстати, вы заметили, что чай у нас собирают в основном мужчины? Женщины на уборке чая работают лучше, у них тоньше пальцы, движения рук быстрее, но работы для всех не хватает, вот и приходится брать мужчин — кормильцев семьи, хотя платить им надо больше.
— Интересно, сколько же?
— Ну, шиллингов пять-шесть, — несколько стушевавшись, ответил Смит.