Читать интересную книгу Алёша Карпов - Николай Павлов

— В серьезных делах я никогда не ошибался, мистер Петчер, — обиженно ответил маркшейдер. — Вполне уверен, что не ошибся и сейчас. Со мной только что говорил по телефону главный инженер. Вы можете быть спокойны, мистер. Даже при изменившемся положении они смогут закончить работу не раньше чем через двое суток. Это намного позже мертвой черты. Через двадцать четыре часа там будет все кончено, и вы напрасно волнуетесь, дорогой Петчер.

— Но хорошо ли вы рассчитали? Проверьте еще раз, как бы не случилось ошибки. Там собраны почти все большевики, мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы они выбрались оттуда!

— Они и не выберутся, склеп замурован намертво, — процедил сквозь зубы Геверс.

Петчер с благодарностью посмотрел на маркшейдера, затем, подозвав его к себе, вынул из сейфа папку с бумагами:

— У нас есть основание, дорогой Геверс, выпить еще за одну победу. Я только что закончил сделку на приобретение нашим обществом Ургинского урочища. Теперь этот вопрос полностью согласован. Осталось только оформить несколько технических документов, и делу конец.

Лицо Геверса просияло.

— О, это действительно большая победа. Теперь в наших руках, кроме земельного участка, будет находиться судьба целого ряда заводов, работающих на русское военное ведомство.

— Об этом я с вами и хотел поговорить, дорогой Геверс. Мне кажется, что нам нужно сейчас заготовить заявление, предупреждающее владельцев этих заводов. Пусть они знают, что мы отказываемся снабжать заводы сырьем до тех пор, пока они не перейдут в наше концессионное распоряжение.

— И еще я рекомендую послать мистеру Темплеру телеграмму, — предложил Геверс. — Нужно поздравить его с успешным выполнением своей миссии.

— Нет, я думаю, этого делать не следует. Мистер Темплер не является руководителем или представителем экономических кругов Великобритании. Это всего-навсего хорошо исполняющий свои обязанности приказчик.

— Тогда, может быть, разрешите послать телеграмму уважаемому барону Уркварту, — не унимался Геверс.

Петчер схватил Геверса за руку и потащил к буфету.

— Дело! Такую телеграмму послать, конечно, следует. А сейчас не откажите, милейший Геверс, составить компанию на бутылку коньяка. За последние дни мы сделали немало, и нам есть за что выпить!

Глава двадцать третья

Валентин подошел к откатчикам. У самого штрека, облокотившись на вагонетку, стояли почти по пояс в воде три шахтера. Челюсти их отвисли, зубы ощерились. В глазах — пустота и безнадежность.

«Считают себя обреченными», — подумал Валентин, и ему стало страшно. Он знал, что если люди потеряют надежду на спасение, они прекратят работу, а это — смерть.

Он схватил обеими руками вагонетку, потянул ее к себе.

— Давай помогу. Да вы не поддавайтесь, ребята! Что вы? Пробьемся скоро. Совсем немного осталось.

Шахтеры медленно задвигались, навалились на вагонетку и медленно покатили ее дальше.

Пропустив вагонетку, Валентин прошел в забой. Карпов и еще четыре человека с трудом поднимали кайла, то и дело вытирая с губ кровь. Твердая, как камень, порода поддавалась плохо. Самое страшное, однако, было не в этом. В глазах забойщиков так же, как у откатчиков, Валентин прочитал обреченность. Он подошел к Карпову, взял из его рук кайло.

— Иди зови смену, — сказал он Михаилу.

Когда тот ушел, он хотел поднять кайло, но не смог. Все время он работал не покладая рук, а сейчас едва держался на ногах. Четверо забойщиков молча смотрели на Валентина.

«Ведь если я не подниму кайло, они свое тоже не поднимут. Нет, — напрягаясь всем телом, думал Шапочкин, — я должен во что бы то ни стало осилить эту слабость».

Он рванул кайло. В глазах поплыли зеленые круги, каждый удар кайла нестерпимой болью отдавался в ушах. Валентин боялся остановиться, боялся оглянуться назад. Так продолжалось несколько минут, а ему казалось, что прошло много часов. Наконец кто-то потянул его за капюшон.

— Давай кайло! — услышал он голос Еремея. — Смена. Иди отдыхай!

Валентин с трудом добрался до полка, но залезть на него не мог. Совсем обессилев, он сел прямо в воду.

— Погоди, что ты! — испуганно зашептал подошедший Михаил. — Давай помогу. Вон сколько народу смотрит. Как же ты так?

— Не нужно, — запротестовал вдруг Валентин, отстраняя Михаила. — Не нужно. Я хотел только кровь обмыть. А встать я и сам могу.

Поднявшись на полок, он лег лицом на чью-то руку и устало закрыл воспаленные глаза. «Нужно немного отдохнуть, отдышаться. Наверно, это у меня от сильного напряжения. Нехорошо так, — укорял себя Валентин, — важно примером стать, а я раскис совсем».

Принимая решение пробиваться в соседний штрек, тройка определила расстояние до штрека от девяноста до ста аршин. Рассчитывали проходить за каждый час три аршина, а всю работу закончить за тридцать три часа. Первое время работа шла успешно. Но вскоре шахтеры натолкнулись на такую твердую породу, что продвижение сократилось в два раза. Затем начал ощущаться недостаток кислорода. Работы замедлялись еще больше.

С момента взрыва прошло более двух суток, длина ходка уже равнялась девяноста пяти аршинам. Оставалось пробить еще сажени две, а возможно, и меньше.

«Продержаться еще три-четыре часа, и мы спасены», — внушал себе Валентин.

Если бы он сказал сейчас шахтерам, что им придется пробыть здесь еще три часа, многие из них не поднялись бы на работу. Все они, да и сам Валентин, с минуты на минуту ждали конца невыносимых страданий.

С соседнего полка сполз Спиридон; ступив ногами в воду, он начал креститься:

— Матушка, пречистая дева Мария, избавь нас, грешных. — Повторяя слова еще какой-то молитвы, он мучительно и часто дышал. — Пойду, — бормотал Спиридон, — сыночка навестить, надо посмотреть, как он там, жив ли? — И, тяжело передвигая в воде ноги, пошел в забой к раненым шахтерам.

Федя лежал на крайнем полке. Рядом с ним лежали два молодых шахтера, братья Глуховы. Они жили в деревне, считались здесь сезонниками. У Николая были перебиты обе ноги, у Никифора поврежден живот и сильно разбита голова. Так же, как и Федя, они часто впадали в беспамятство, бормотали какие-то бессвязные слова. Громче всех бредил Николай: то он просил мать ехать с ним к его невесте Даше, то вдруг начинал кому-то доказывать, будто только на днях нашел большой самородок золота.

— Копаю и копаю, — внятно говорил Николай, — а сам все думаю, вот бы найти. Потом как вдарю кайлом… Дзинь!.. Искры. Понимаешь? Я туда руку — и сразу вытащил. Понимаешь ты, целое богатство, с гусенка самородок! Детям и внукам нашим хватит. Теперь одно раздолье — живи, не тужи… Нет, нет, — вдруг начинал протестовать Николай. — Даша работать в шахте не будет. Только домоседкой, и мелочью всякой заниматься по-домашности, а я себе земли в банке откуплю сколько надо. Вот и богачи будем. Никише тоже помощь оказать придется. Куда денешься? Свои.

Никифор не переставая ругал урядника и старшину за незаконную отрезку надельной земли.

— Кровопийцы! — сжимая жилистые руки, ругался Никифор. — По миру пустить хотите? Ан нет! Нас голыми руками не возьмешь. Мы и на земле и под землей продюжим. Шахтеры мы!..

А через несколько минут тот же Никифор упрашивал:

— Нил Ефремыч. Не погуби. Верни, ради бога, землю, не могу я больше в шахте, душа не принимает. Я солнышко люблю, а там ночь.

Но было время, когда к братьям возвращалось сознание; тогда они обстоятельно расспрашивали шахтеров о ходе работ в забое, а потом удивительно спокойно начинали разговаривать о разных хозяйственных и других делах.

— Продать придется телку-то, Никиша, иначе свадьбы не сыграем, — говорил Николай. — Сам посчитай, сколько родных-то будет! Небось по сорок человек с каждой стороны.

— Жалко, — отвечал Никифор. — На будущее лето первотелок был бы. Сам понимаешь. И дележ когда-то нужно устраивать, а как одну Маньку делить? Не разоряешь. Заработаем еще, может, и обойдемся.

— Да, оно бы, конечно, можно заработать. Да вот теперь хворать придется. Ноги что-то отяжелели. Как бы на костыли не встать…

— Ничего, выдюжим, — успокаивал брата Никифор. — Порода у нас живучая. Только бы скорее туда, наверх. Я, пожалуй, домой поеду, там и отваляюсь.

— Эко ты, — с сердцем проговорил Николай. — Да у нас дома-то ни в зуб толкнуть, а здесь в больницу можно. Как-никак, на готовые харчи.

Прислушиваясь и запоминая разговор братьев, Федя все собирался рассказать отцу о найденном Николаем самородке, но, часто теряя сознание, сам подолгу бредил.

Он видел себя в шурфе и чувствовал, как его ноги заваливает холодным градом. Вздрогнув от холода, он пришел в сознание. Рядом стоял отец и, навалившись на полок, холодными руками держал его за ноги. — «Старик, — думает Федя, — красные усы выросли, и рот не закрывается».