Да, и панталоны. Этого предмета туалета, непременного для всякой приличной женщины, на Ирене не оказалось. Ну да, ведь крестьянки панталон не носят, а на Ирене был именно костюм крестьянки.
Костюм! Она словно на маскарад пришла. Да, раньше Ирена так любила маскарады, любила рядиться в самые невероятные образы, неистощима была ее фантазия – придумывать наряды самые невероятные, – но сейчас хочется одного: как можно скорей сбросить этот костюм и переодеться в свое. И бежать, бежать отсюда!
Отсюда? А где она?
Ирена огляделась.
Просторное помещение с бревенчатыми стенами и таким же потолком. Какие-то охвостья торчат из пазов: охвостья, похожие на волосы. Ужас! Волосами, что ли, конопатили стены, чтоб не дуло?.. Из глубин памяти всплыло слово «пакля». Стены конопатят паклей. Значит, это не волосы человеческие, а эта самая пакля. С души немножко отлегло.
Несмотря на то что помещение было обширное, в нем царила теснота. В углу лежала кучею лучина, стоял и высокий светец. Часть комнаты занимали кросна для тканья, тут же установлен был ручной жернов, два или три грубо сколоченных стола, заваленные скомканным полотном – похоже, недошитыми рубахами; там и сям виднелись ушаты, ведра, сундуки, по стенам – лавки и топчаны (на одном таком топчане и лежала Ирена). Она догадалась, что это людская. Так вот где живет дворня! Неужели и у них, у Белыш-Сокольских, дворовая прислуга обитает в такой же грязи и скученности? Ирена бывала только в комнате Богуславы и своей горничной Машуты. Но они жили отдельно, а здесь все вместе поселены.
Под лавками и топчанами происходило некое шевеление; приглядевшись, Ирена обнаружила, что там стоят корзины с курами на яйцах или даже целыми выводками. Хоть окна были распахнуты, запах в комнате стоял свирепый, мухи свободно вились под потолком, не помогала и полынь, развешанная там и сям по стенам. А между тем в комнате висели зыбки для качания детей, под потолком набиты были полати. Впрочем, какие-то подушки и ряднушки навалены были на всех лавках: видимо, спало здесь много народу, вот только сейчас не было никого, кроме нескольких тощих кошек, самой Ирены и этой рыжей девушки.
Похоже, Адольф Иваныч уже взялся претворять в жизнь свою угрозу: сделать из Ирены кабальную. Ее нарядили крестьянкою, ее поселили в людской. Значит, ей определено служить в господском доме: реши управляющий посылать ее в поля или огороды, определил бы на жительство в курную избу.
Ирена вдруг вспомнила давний случай: няня Богуслава вязала что-то, Ирена ее толкнула нечаянно, и та уронила спицы. Ирена бросилась их поднимать, однако няня остановила ее.
– По полу елозить коленками – не твое дело, – сказала строго. – Ты – барышня и так себя понимать должна. Для холопки своей не смеешь спину гнуть. Когда б я в постели больная лежала – другое дело, ты могла бы свое милосердие показать. А делать это без надобности для тебя стыдно. Смотри, не роняй же себя!
Спицы Ирена тогда подняла, однако слова нянины запомнила накрепко. Адольф Иваныч, видно, решил, будто она сломлена страхом и отчаянием. Какую же участь он ей определил? Пыль смахивать с мебели метелочкой из перьев? Столовое белье мыть и стирать? Начищать толченым кирпичом медные да серебряные шандалы? Полировать до блеска старое дерево лестничных ступенек и перил?
Ну так он этого не дождется, немчура проклятая! Ни служить тебе, ни жить в этой убогой людской Ирена Сокольская никогда не будет! Арина Игнатьева? Как бы не так!
Видимо, на ее лице выразилось такое отвращение, что рыжая злорадно хихикнула:
– Не по нраву жилуха новая пришлась, а? Ишь, как рожу-то перекосило!
Никакого сомнения – рыжая девушка ненавидит Ирену. За что?!
– Ты на меня так пялишься, что дырку просмотришь, – сказала она сердито. – Чем я тебе дорогу перешла, что так злобствуешь?
– Знаешь небось, – невесело хохотнула рыжая. – Принеслась на нашу голову, будто Коровья Смерть, один разор с тебя, разор да беда.
Что такое Коровья Смерть, Ирена знала. Слышала от Богуславы. Коровья Смерть – ужасная старуха, которая среди зимы входит в деревню и несет погибель домашней скотине.
Ничего себе! Сравнить ее со старухой! Как эта девка смеет?!
– Да ты кто?! – возмущенно воскликнула Ирена.
– Дед Пихто! – огрызнулась та.
– Ну, как хочешь, – покладисто согласилась Ирена. – Так и буду тебя называть. Скажи мне, дед Пихто, где бы Софокла, то есть Емелю, найти?
– Еще раз назовешь меня дед Пихто, космы выдеру, – мрачно пообещала рыжая. – Меня Матрешей кличут. А Емеля, бедняга, на конюшне отлеживается. Как его староста выпорол, так и лежит целый день. Ты тоже все это время валялась, как дохлая лошадь.
Ирена с ненавистью раздула ноздри на новое оскорбление, но сдержалась, ничего не сказала. Ладно, ты уж погоди, Матреша, вот доберется Ирена до дому, попросит отца выкупить у неведомого Берсенева и тебя, и Емелю. Софокл за свою храбрость и доброту будет награжден (может быть, даже съеденный мед Ирена не станет ему поминать!), а тебя ждет порка, добрая порка, ты не сомневайся!
Между тем Матреша, не подозревая о своей грядущей и очень печальной доле, поднялась и пошла к двери. Обернулась – и глаза ее мстительно блеснули.
– Ты куда? – с тревогой спросила Ирена.
– На кудыкину гору! – с прежней любезностью отозвалась Матреша. – На пруд, где Адольф Иваныч Нептуна обучают. Господин управляющий приказали стеречь тебя, чтоб не сбежала, а как очухаешься, чтобы немедля ему доложить. Он тебя живо к рукам приберет. Так что сиди и жди, краля драная!
И она вышла, бросив напоследок на Ирену еще один торжествующий взгляд.
Та немедленно вскочила с топчана, лишь только закрылась дверь. Ох и глупа Матреша… Стеречь бесчувственного человека, а как только тот очнулся – уйти немедля, предупредив: сейчас приведу твоего мучителя. Как замечательно, что Матреша так глупа и болтлива! У Ирены не было никакого желания ждать, когда явится Адольф Иваныч и «приберет ее к рукам». Напротив, она только и мечтала оказаться от этих рук и их обладателя как можно дальше. Слова Емели ожили в памяти: «Бежать надо не по той аллее, где мы вчера ехали, а с задов усадьбы, сперва через рощу, а потом по Чертовому мосту. Ничего, ты крепкая, ты переберешься…» Помнится, Ирена обиделась на этот эпитет. Но сейчас она очень хотела бы и в самом деле оказаться крепкой. Как ни сытно позавтракали они с Емелей, это, судя по закатным краскам, окрасившим небеса, произошло давно. Помнится, пробило пять утра, когда за окном закричали что-то неразборчивое, а потом Ирена узнала, что стала вдовой…
Она резко замотала головой, отгоняя страшные воспоминания. Нет! Это все в прошлом! Нельзя думать об Игнатии – это делает ее совсем слабой. Потом, потом, когда она доберется до дому, она упадет на колени перед матушкой, зароется лицом в ее юбки и даст волю слезам, оплакивая свою первую любовь.