Читать интересную книгу Головокружение - Франк Тилье

Обводя глазами грозные вершины Чо-Ойю, я понял, что в первый раз в жизни влюбился. Влюбился в женщину. «Внешний мир» осыпал меня всяческими профессиональными благами, а значит, любые серьезные отношения мне были заказаны. На их развитие, на свидания просто не было времени: я все время куда-то уезжал. С Франсуазой другое дело. Она повсюду меня сопровождала. В мыслях.

Но мог ли я на что-то надеяться? Влюбиться в чужую женщину… В женщину, которая никогда не бросит того, с кем обручена, она сама мне сказала. Но почему же тогда она позволяла себя целовать? Почему не отвергала моих ухаживаний? Я боялся заходить слишком далеко, чтобы не причинить страданий ни себе, ни ей.

Я вздрогнул. У меня за спиной Макс и Энн Риггз вышли из столовой и, пошатываясь, направились к синей палатке американки. Все-таки пить на такой высоте – чистое безумие, но Макс вне пределов скал и лазания вообще был чокнутым и безбашенным. Хулиган, скандалист, гуляка. Его скверные выходки и приводы в полицию уже и считать перестали. Я потер руки и поежился. Солнце только что скрылось за гималайскими вершинами, и сразу резко похолодало. Я вернулся в столовую за свитером и штормовкой и осторожно скользнул мимо палатки Риггз. Оттуда доносился смех и шуршание спальников… Вот эти Максовы штучки мне были более всего отвратительны и всегда вызывали желание вернуться домой. Однако зов горы был намного сильнее, и на скальной стенке я любил Макса, как брата.

Лежа в своей палатке и завернувшись в спальник, я посмотрел на часы. Четыре часа утра. А во Франции должно быть около одиннадцати вечера. Снаружи завывал ветер, хлопья снега били в стенки палатки. На этой высоте лета просто не бывает. Макс как ни в чем не бывало явился поздно. Он громко храпел. А я все размышлял и никак не мог опять заснуть. Голова болела. На высоте трех тысяч метров логика рассуждений ослабевает и вопросы, которые «зацепили» наше сознание, становятся навязчивыми идеями. Франсуаза стала важнее, чем восхождение, к которому мы так долго готовились. Впервые за всю мою взрослую жизнь я отодвинул гору на задний план. Это было неопровержимым доказательством того, что сердце мое задето очень глубоко.

Мне захотелось немедленно оценить свои шансы в отношении Франсуазы.

Стараясь не шуметь, я отцепил перчатки и фонарь от горизонтальной штанги палатки, влез в ботинки, надел штормовку и, сжав зубы, расстегнул палатку. Макс повернулся на другой бок, но не проснулся. Сейчас даже лавина, пожалуй, не смогла бы его разбудить.

Я застыл у входа от ударов ветра и ледяной крошки, потом, прикрыв рукой горло, пригнулся и ринулся в темноту. Фонарь ничего не давал, он освещал только хлопья снега, которые били меня по щекам. Видимость была не дальше трех метров, в прогнозе погоды указывали неспокойную ночь. Снег скрипел под ногами, и я окончательно заледенел, пока нашел наконец палатку связи. С огромным облегчением запахнув вход у себя за спиной, я стянул перчатки и подышал на замерзшие руки. Дорого бы я дал сейчас за чашку обжигающего чая шерпов.

Спутниковый телефон, с помощью которого американцы транслировали свой бортовой журнал, стоял передо мной на складном стуле. Тип, дремавший рядом, приоткрыл глаза, и я, приложив палец к губам, шепнул ему по-английски, что мне надо позвонить во Францию, чтобы справиться в больнице о состоянии больного. Сон сморил его раньше, чем я закончил фразу.

Со сжавшимся горлом я набрал номер Франсуазы. В трубке раздался ее сонный голос, и сердце у меня отчаянно забилось.

– Франсуаза?

В трубке вздохнули.

– Макс? Это ты, Макс?

Разговаривая по спутниковому передатчику, надо было ждать после каждой фразы. Между вопросом и ответом проходило несколько секунд.

– Это Жонатан.

Я почувствовал в трубке панику.

– Как – Жонатан? Что? Не говори мне, что…

– Да нет, нет! Все в порядке, успокойся. Я себя чувствую идиотом, просто мне хотелось тебе позвонить.

– Позвонить мне? Но… но зачем?

– Мне хотелось убедиться, что тот поцелуй… Тот поцелуй в аэропорту не был ошибкой.

– Поцелуй?.. Жо, ты ненормальный. Ты спятил, если мне звонишь. Это ты понимаешь?

В ее голосе слышался страх. Голос дрожал.

– Прошу тебя, скажи хотя бы, что Макс не знает об этом звонке.

– Почему, Франсуаза? Ты так его боишься? При чем тут он? Или ты мне не все сказала?

– Жо, пожалуйста…

– Макс спит. Ты мне не ответила… Этот поцелуй…

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

У меня сжалось сердце. Стенки палатки ходуном ходили от порывов ветра.

– Всего несколько слов. Тех, что я хочу услышать. И я повешу трубку.

Мгновенное замешательство, и этот миг тянулся целую вечность. Мне стало страшно. Сейчас могла рухнуть моя жизнь.

– …Жо… ты живешь в воображаемом, каком-то детском мире и все видишь в розовом свете. Это твои губы в аэропорту приблизились к моим, а не наоборот. Я принадлежу только одному мужчине.

У меня внутри все разорвалось в клочья. Меня душила злость, и я не смог удержаться:

– А ты знаешь, чем занимается твой Макс, пока ты там ждешь его в одиночестве?

– Нет, и не хочу знать. Зато знаю, что, несмотря на все свои выверты, Макс меня любит.

– Но он все время смотрит на сторону! Все время! Послушай, Франсуаза. То, что со мной происходит, похуже горной болезни. Я влюбился…

Она вздохнула и сказала каким-то упавшим голосом:

– У нас с Максом будет ребенок, Жо. И этот ребенок нас сблизит.

Я укусил себя за руку, на глаза навернулись слезы. Хотелось завыть, но я не завыл, конечно. Не проронил ни звука.

– …Я очень сожалею, что ты воспринял мой поцелуй как нечто большее, чем проявление дружбы. Не звони мне больше, Жо… Не сердись. Единственный мужчина… – И она повесила трубку.

Телефон так и остался у меня в руке, а вокруг все рушилось. Опустошенный, совсем без сил, я вышел в буран. И в тот момент, как я наклонился, донизу застегнув полог, сердце у меня забилось. Там, прямо под ногами, я увидел свежие следы. Кто-то топтался возле палатки.

Задохнувшись, я обернулся. За мной темнела чья-то тень. Среди ночи, в мельтешении снежных хлопьев ничего не было видно. Я так и не разглядел, кто это был.

В темноте блеснул металл.

Один раз, другой…

Все закружилось, я упал.

Очнулся я в тепле столовой, до пояса завернутый в одеяла. Был уже день. Меня окружали обеспокоенные загорелые лица. С десяток американцев, тайцев и французов из других групп. Макс сидел на краю моего коремата и ласково гладил меня по лбу.

– Думаю, что с вершиной на этот раз покончено, – сказал он, улыбаясь.

Я приподнял голову. Вокруг пахло антисептиком. Мне на грудь была наложена давящая повязка.

– А что… А что случилось?

– Парень из американской экспедиции вышел отлить и нашел тебя лежащим на снегу. Тебе еще повезло. Еще час – и ты бы окончательно замерз. Похоже, тебя ударили ледорубом. Но тебе и второй раз повезло: ни один из жизненно важных органов не задет.

Я потрогал повязку и поморщился от боли.

– Следы на снегу, – прошептал я.

– Все занесло метелью. У тебя есть хоть какие-то соображения, кто это мог быть?

Конечно, у меня были кое-какие соображения. Я пристально посмотрел на Макса. Это лицо я знал наизусть, каждая его черточка хранила отпечаток последних лет, проведенных вместе. Найти на нем хоть малейший признак лжи не получалось. И все-таки я знал, что он врет, что он и есть человек с ледорубом. Кто еще мог бродить вокруг палатки в такой час? И кто еще мог злиться на меня до такой степени, чтобы хотеть убить? Я вспомнил, какое лицо было у Франсуазы в аэропорту. А вдруг Макс догадался о наших встречах? Вдруг он интуитивно почувствовал, что меня тянет к его женщине, почувствовал, что я ее целовал? Он импульсивен и властолюбив. Ему должно принадлежать все на свете, даже горы. Я провел пальцами по растрескавшимся губам:

– Я тоже вышел отлить, а в метели заблудился и оказался рядом с палаткой связи. Там меня и ударили… Наша палатка недалеко. Ты ничего не слышал?

Я не сводил с него пристального взгляда, и он тоже буквально впился в меня глазами. Мы были как два волка, что ходят кругами, готовые сцепиться.

– Абсолютно ничего. Не надо было мне напиваться на высоте три тысячи метров. Так не делают. Чтобы разбудить, меня пришлось бить по щекам. Если бы с тобой случилось что-то, я бы себе никогда не простил.

Макс взял мои руки в свои:

– Без тебя, Жо, я – только половинка меня. Я тебя очень люблю, дружок.

Он обернулся к тем, кто толпился в палатке, и воздел руки:

– I love him!

В палатке радостно зашумели. Мне принесли гималайского чая. Стиснув зубы, я немного приподнялся.

– И что же теперь делать? – вздохнул я. – Оставим как есть?

– Я бы удивился, если бы сюда добралась полиция или виновный сознался бы сам. Значит, оставим как есть, если ты не против. И он, улыбаясь, протянул мне руку.