Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

Заседание закончилось поздно вечером. Командиры вышли из душной землянки и их сразу охватили густые прохладные сумерки тёмного Усакинского леса. Они вдыхали полной грудью смолистый воздух и улыбались, глядя на широко раскинувшийся лагерь Макея.

— Богато живешь, Макей, — сказал Левинцев. — Да, у тебя в отряде мои хлопцы — Гарпун и Крючков. Имей в виду: Крючков замечательный артиллерист, а о Гарпуне могу сказать по секрету: мелковат, хотя и не в меру толст. До войны, как у нас говорят, был шишкой на ровном месте, имел свой автомобиль, отсюда, видимо, и спесь.

— Я его огоньком испытаю, — смеялся Макей. — Так гончары проверяют. Выдержит — добро, наш человек, лопнет — значит дрянь был, дутый. Да, знаешь, он у меня чуть было не утонул в Ольсе. Адъютант мой с журналистом спасли его. И смех и грех!

Сузив серые глаза свои и указывая ими на Свистунова, которому ещё что‑то доказывал Изох, Макей сказал громко, не боясь, что его услышат:

— Бестолков и горяч. Напрасно Игнат Зиновьевич мечет бисер перед ним.

— Свистунов хороший командир, — сказал Левинцев.

Макей нетерпеливо отмахнулся и поморщился. Левинцев понял это как зависть со стороны Макея к Свистунову, который имел уже свою пушку.

От деревьев протянулись длинные голубые тени.

— Ну, пока! Я поехал, — сказал Левинцев, пожимая тонкую руку Макея и наблюдая, как падает огненно–красный, необыкновенно большой диск солнца.

Вскоре и остальные командиры, распрощавшись с Макеем и Сырцовым, в сопровождении своих адъютантов выехали из лагеря Макея. Как раз в это время начали раздавать ужин. Партизаны с котелками или просто с чашками потянулись на кухню, где уже, как смеялся Коля Захаров, парадом командовала Оля Дейнеко. С её разрумянившегося от костра лица не сходила приветливая улыбка. А когда к кухне подошёл Петрок Лантух, она вся вдруг вспыхнула, опустила глаза и для чего‑то поправила белую косынку, из‑под которой, золотясь, кудрявился мягкий локон волос.

— Оля, лей — не жалей! — шумел Захаров. — Люблю повеселиться, особенно поесть. Хо–хо–хо!

XXVII

Вечером Макей вызвал к себе Марию Степановну. Тут находились Миценко и Даша. Вид у них у всех был заговорщический. Макей еле сдерживал улыбку. Чёрные глаза Даши наполнились смехом.

— Вот что, Маша, — сказал Макей, подпаливая трубку, завтра едем в Кличев.

На лице Марии Степановны отразилось неподдельное удивление. Тёмные тонкие брови поползли вверх.

— То есть?

— Под видом свадьбы, — сообщил ей Макей.

Мария Степановна на миг задумалась и вдруг громкорассмеялась. Макей бросил на неё сердитый взгляд, но это не произвело никакого впечатления: она продолжала смеяться.

— Ой, уморил!

— А в чём дело?

— Что ты, Макей, да ведь теперь пост, — сквозь смех говорила Мария Степановна.

— Пост? — переспросил с недоумением Макей. — Что же из того, что пост? Разве у нас кто соблюдает посты?

— У нас теперь ничего нет. А у них и поп из неметчины привезён.

— Досадно, однако, чёрт побери! — выругался Макей и задумался. Миценко и Даша тяжело вздохнули, словно это их свадьба не состоялась.

— А ведь здорово было придумано — свадьба! — сказал мечтательно Миценко.

— Это идея Сырцова, — с каким‑то сожалением сообщил Макей. — Да, провалилась твоя идея, комиссар, — сказал Макей бесстрастным голосом входившему в землянку Сырцову, хотя у самого было очень тяжело на сердце.

Сырцов задумался. «Да, жаль, что сорвалось веселое и громкое дело. Этак бы с бубенцами, с колокольцами чёртом влететь к самому дьяволу в пасть и выйти из неё сухим! Сколько бы судов да пересудов пошло в народе», — думал он.

— Нет, Макей, — сказал Сырцов, останавливаясь против Макея. — Все‑таки мы поедем.

— Как так?! — удивленно воскликнул Макей. — Засыпемся!

— Нет, — возразил Сырцов, — дело тут гораздо проще, чем мы думаем.

И Сырцов развил перед Макеем новый план «свадьбы». Сырцов говорил о том, что полицаи, как и они, партизаны, ничего не смыслят в делах церковных, немцы и того меньше. Население будет просто изумлено. Поп — единственный человек, который по–настоящему будет встревожен. Сырцов предлагал подкатить прямо к его дому и разыграть перед ним несведущих людей.

— У Даши, которая будет невестой, -— говорил он, — хватит наивности, а у Ропатинского — глуповатости.

— А ведь, пожалуй, комиссар прав, — сказал Макей. И опять перед ним встал вдруг манящий образ любимой девушки и требовательные, чуть насмешливые глаза Изоха.

— Едем! — сказал Макей решительно и отдал приказание готовиться.

В лагере поднялась весёлая суматоха. Конюхи чистили лошадей, хлопцы подбирали подходящие для данного случая костюмы. В центре внимания были Даша и Ропатинский. Ропатинский, простовато улыбаясь, позволял примерять на себя все имеющиеся пиджаки и фуражки. Ему даже подкрасили белесые брови, сзади, на шее, подстригли космы.

— Ну, вот теперь ты и жених! — говорил Ломовцев. — Я у тебя буду дружкой.

Мария Степановна и Оля обряжали Дашу. Где‑то даже раздобыли фату.

—-Где это вы фату‑то достали? —спросил дед Петро.

Даша рассмеялась, а Мария Степановна сказала, что из Берлина привезли.

— Не верь им, деду, — сказала, мило краснея, Олч Дейнеко. — Это из марли.

Утром следующего дня три тройки мчались по клиневскому шоссе, гремя и звеня бубенчиками. Гравийная дорога скрежетала и слегка пылила под бешено крутившимися колесами тарантасов, сплетенных из ивовых прутьев и поставленных на рессоры. Кучера, одетые з чёрные поддевки и опоясанные красными кушаками, картинно восседали на высоких передках.

Передней тройкой управлял дед Петро. Ковыльная борода его, распушившись под ударами встречного ветра, рваным платком билась за плечами. Щеря беззубый рот, он часто оборачивался к Даше и что‑то кричал, тряся косматой головой, на которую сам Макей, смеясь, водрузил фетровую шляпу. Даша ничего не могла разобрать из того, что ей кричал дед и, придерживая пухлыми пальчиками бившуюся на её голове марлю, только улыбалась. От быстрой езды и возбуждения щёки её горели, в чёрных глазах светился восторг и в то же время их обволакивала какая‑то тихая грусть, которая придавала её лицу неизъяснимую прелесть и обаяние. Рядом с ней сидел Ропатинский. Он рассеянно посматривал пс сторонам и тонкие бледные губы его трогала улыбка, когда он видел по обочинам дороги сваленные телеграфные столбы и спутанные провода.

— Это мы с Данькой Ломовцевым, — указывал он Даше на сваленные столбы.

— А тут где‑то наш мостик, — сказала Даша и сразу вспомнила, как она упала в кювет, засыпанная землею, брошенной взрывом. Ей почему‑то стало смешно.

— Это не здесь. На другой дороге — Кличев—Бобруйск, — сказала Мария Степановна, поправляя на голове шёлковый цветной полушалок.

Вслед за ними во весь опор несся на тройке Макей со своим адъютантом Миценко. На козлах сидел Илья Иванович Свирид. На полном лице кучера сияла добродушная улыбка. Русые усы его, гонимые ветром, серебристыми струями текли по щекам назад и кончики их шевелились около розовых, поросших волосами ушей. Правый ус щекотал ухо и Свирид часто хватался за него, не переставая улыбаться. На Макее был широкий серый плащ, а на голове соломенная шляпа.

На последней тройке ехали комиссар Сырцов в форме немецкого обер–лейтенанта, Андрюша Елозин и Федя Демченко. Демченко не переставал играть на своём баяне. На козлах сидел командир разведки Василий Ерин. Красивое смуглое лицо его выражало полное спокойствие, только плотно сжатые губы свидетельствовали о душевном волнении смелого разведчика: «Не отстать бы от батьков». Кто‑то пронзительно свистел, Елозин, стоя в тарантасе и размахивая фуражкой, что‑то не то пел, не то кричал.

Невдалеке показались Кличевские посёлки, и у Макея засосало под ложечкой. «Не запороться бы, хлопцев на погубить бы». В Кличевских посёлках находилась немецкая застава. И, действительно, еще издали партизаны увидели группу вражеских солдат, стоявших на дороге с направленными на них автоматами. Дед Петро стёр рукой мечтательную улыбку, разгладил белую бороду, нахмурился. Он начал сердито останавливать разгорячившихся лошадей.

— Чш–ш… Дьяволы гривастые! Ну ты, пряди у меня ушами‑то, «Полицай»! — кричал он на макеевского иноходца нарочито громко, чтобы заглушить в себе поганый приступ малодушия и страха. «Нет, у моей старухи дух твёрже», — подумал дед Петро, вспомнив, как она стояла посреди хаты, не дрогнув под дулом вражеского пистолета. Это воспоминание и развеселило его, и придало ему духу. «По примеру бабки Степаниды», — ухмыльнулся он.

При виде немецкой заставы хлопцы не только не перестали шуметь, но, напротив, ещё больше и громче стали кричать. И вся эта поющая, орущая и свистящая компания на сумасшедше мчащихся тройках приближалась к заставе. Гитлеровцы вначале переполошились, выбежали на улицу и быстро заняли оборонительный рубеж. Но, разглядев веселящихся людей, приближавшихся к ним на взмыленных лошадях, вышли из укрытий, держа, однако, автоматы наготове.