Читать интересную книгу Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Я… Я…

— Что «я»? — грубо спросил Макей.

— Я… я… не военный. — Гарпун силился, видимо, улыбнуться. — Кроме того, тяжеловат я. Возможно, придётся бежать, то бишь отступать.

Внутри у Макея всё заклокотало. Чтобы сдержать себя, он решил, как всегда, прибегнуть к спасительной трубочке. Набив трубочку табаком, он втянул в неё красный лепесток пламени зажигалки. Пока он её распиливал, подошёл комиссар Сырцов. Миценко что‑то шепнул ему на ухо — видимо, о Гарпуне.

— Ты что это, Пётр Петрович? — сказал с мягкии упрёком комиссар. — Человек ты грамотный, опытный. Кому же и доверить головное походное охранение, как не тебе?

— Не военный я… — голос у Гарпуна стал совсем хриплым, во рту у него пересохло, воздуху не хватало, мысли путались.

— Все мы здесь такие военные, — уже более жёстко проговорил комиссар и предложил Макею свои услуги.

— Этак, комиссар, мы с тобой скоро часовыми на пост пойдём, — сказал Макей. Дымя трубкой–носогрейкой, он подтвердил своё первоначальное решение, скрепив его для пущей важности крепким словцом.

Когда в темноте ночи скрылось головное походное охранение, тронулся и отряд, чавкая по дорожной воде сотнями ног. В аспидно–тёмном небе мерцали крупные рябины звёзд, ярко блестел серебряный ноготок месяца. Мартовский ветер по временам приносил откуда‑то талую сырость полей. К ней примешивались острый гнилостный запах разбухающего болота и весенние лесные испарения. Всё это будоражило сердце мечтателя Феди Демченко, пробуждая в нём неопределённую грусть, острое желание работать на колхозном поле, а потом вечером выйти на улицу, сыграть для неутомимых девчат вальс «На сопках Маньчжурии» или разудалую польку-бабочку. Ему чудилось широкое поле, по которому он ведёт свой трактор, оставляя позади себя жирные чёрные пласты вспаханной земли. Ему слышалась веселая песня девушек. Демченко мечтательно улыбался. Он вспомнил о новом аккордеоне, усаженном перламутром, и окончательно погрузился в мир мечтаний. Вот кончится война, приедет он домой — эх, и удивит же всех! А мать‑то будет рада! «Это, — скажу про аккордеон, — Свиягин подарил. Душа–человек!»

Демченко обо что‑то споткнулся и пришёл в себя. Он идёт впереди небольшой группы, старшим которой является Гарпун. Демченко слышит за собой его тяжелое прерывающееся дыхание и чувство отвращения, почти брезгливости, овладевает им. Демченко вслушивается в шорох шагов идущих позади него молчаливо–суровых товарищей. Там где‑то идут Павлик Потопейко, Михась Гулеев. Эти не подкачают. Саша Прохоров? Видать, сердце плохое, без валерьянки жить не может. «Трусостью пахнет от этого лекарства», морщась, думает Демченко, и останавливается, чтобы прислушаться, приглядеться, хотя ночь стала совсем непроглядной, когда за лесом скрылся оборванный браслетик месяца. Где‑то далеко чёрное небо прошили трассирующие пули, громыхнул взрыв, осветив полукружием восточную часть неба. Вправо поднялось зарево. Горело что‑то большое, но далеко: зарево так и не потухало, пока партизаны шли по опушке леса. Отряд был где‑то позади. Гарпун остановился и выслал Тулеева связным к Макею, потому что ему стало казаться, что он идёт не туда. Беспокойство его усилилось ещё больше, когда впереди вспыхнула, мерцая голубым светом, ракета. Это враг. Теперь уже все лесные шорохи, все звуки жизни пугали Гарпуна. Прибежал запыхавшийся Гулеев. Макей велел идти дальше, разведать переправу через реку Сушанку, перейти на ту сторону и, заняв там оборону, обеспечить переправу отряда.

Разлившаяся Сушанка бушевала. Вода с тревожным всплеском билась об опущенные и перекорёженные взрывом чугунные фермы железнодорожного моста. На рассвете сюда подошли партизаны.

Группа Гарпуна была уже на той стороне и. заняв оборону, наблюдала за переправой отряда. Сам Гарпун под всякими предлогами не переходил на ту сторону. Он всё вертелся около Макея и с важным видом рассказывал ему о пути головной разведки. Макей морщился и, наконец, приказал ему:

— А ну‑ка, живо на ту сторону!

Судорожно цепляясь за изуродованные железные фермы, Гарпун, дрожа, полз под звёздным небом. Он полз, словно большой слизняк. Это сравнение пришло в голову Макею, и он с презрением отвернулся, мрачно дымя трубкой. Стоявшие на берегу партизаны, глядя на Гарпуна, помирали со смеху. Кто‑то сострил:

— Рождённый ползать — летать не может.

— А он вот возьмёт, да и полетит.

— Эй, Гарпун! Пётр Петрович! Вали по–пластунски, — посоветовал дед Петро.

Но Гарпун, кажется, не слышал ни насмешек, ни доброго совета старика. Он полз по железной раме, то опускаясь почти до самой бушующей воды, то поднимаясь на два–три метра над взбесившейся рекой и тогда до него, словно во сне, доносился журчащий и бурлящий её голос. Сердце замирало от страха, от быстрого течения вешней воды.

Гарпун долго не мог придти в себя от пережитого ужаса и никак не мог понять, как это он прошёл через этот чёртов мост. Он даже не мог смотреть теперь на партизан, которые, как кошки, цепляясь за изуродованные фермы моста и балансируя над бушевавшей рекой, перебирались на эту сторону. Легко, с шутками прошли Коля Захаров, Данька Ломовцев, Саша Догмарёв. Макей и комиссар Сырцов с тревогой наблюдали за этой акробатикой. Наконец, и они вступили на искорёженные фермы.

— Держись, комиссар! — улыбнулся Макей бледными губами, — Страшно? А? — спросил он Сырцова и добавил: — В другое время дай тысячу рублей — не пошёл бы.

— На воду только не смотри, — посоветовал комиссар, цепляясь рукой за какой‑то болт и скользя по опущенной рельсе. «Эх! Да, по этой железяке легко можно отправиться и на тот свет», —подумал Сырцов, вися на руках над шумевшей под ногами рекой. Когда все перешли, Макей дал людям отдых. Партизаны шутили, смеялись друг над другом, Захаров и Румянцев разыгрывали кого‑то. Макей прислушался. «А, нашего Ропатинского. У москвичей язык востёр!»

— Эй, Свиягин! — закричал Румянцев, — запиши: у Ропатинского штаны охрой окрасились. Мост, говорит,, только что ею покрасили.

— Чего врёшь, — огрызнулся Ропатинский, уходя в сторону от насмешников. — Сивый чёрт. Тоже — москвич!

— Пошутить с тобой нельзя, Петро, — дружественным тоном заметил Ропатинскому Захаров. — Мы, бывало, в цирке, что только ни делали.

— То в цирке, — ворчливо ответил Ропатинский. Но в голосе его уже не слышно было злости.

«Добрый малый», — подумал Макей, поднимаясь.

— Пошли! — сказал он кому‑то. И всюду раздались команды:

— Поднимайтесь!

— Пошли!

— Становись!

Дорога стала совсем грязной. Местами её затопило водой и люди шли, утопая по колено. Наконец, впереди показалась деревня. Это Поплавы. Отсюда до города Кличева десять километров. Здесь частенько бывают полицаи и немцы. Партизаны сильно огорчились, когда узнали, что в деревню не зайдут. Направляющий уклонился в сторону от Поплав, и вот они уже остались в стороне.

Вскоре вошли в густой, тёмный лес. Высокие деревья столетних сосен и такух же старых могучих ольх, заслонивших своими кронами небо, чуть шумели в вышине, но стояли недвижно. Через густую путаницу голых сучьев просвечивал серебристый месяц, кое–где мерцали редкие искорки звёзд. Вторые сутки люди находились в пути, и это уже давало знать себя. Иван Свиягин сильнее припадает на правую ногу. Гарпун совсем с ног валится: его уже поддерживают Ломовцев и Елозин. Особенно плохо чувствуют себя женщины. Однако они не показывают вида. Мария Степановна всё чаще останавливается и, наконец, взяв под руку Колю Захарова, буквально виснет на нём. Хорошо ещё, что она такая маленькая да лёгкая. Оля Дейнеко и Даша держатся за стремена седла лошади Макея, на которой в позе страшно уставшего человека сидит дед Петро. Люди так измотались, что не в силах открыть рта. Макей, стиснув зубы, шагает механически, проклиная дорогу и Усохи, куда идут партизаны.

— Комиссар, далеко ли? Вот чёртова деревня — куда она запропастилась?!

— Проводник говорит, что километра два.

— Не более, товарищ начальник, — раздался в темноте чей‑то голос. Макей понял, что это говорит проводник. Тот же голос продолжал:

— Два, али два с гаком.

— Кто‑то рассмеялся.

— А в гаке, отец, сколько километров?

— Да ведь кто же, милый, гак‑то мерил?

— Смотри, старик! — пригрозил Макей, — к немцам заведёшь, живым не выпущу.

— Супротив своих не шёл. Сам в ту войну, был партизаном у деда Талаша. Игнат Зиновьевич Изох хорошо меня знает.

Услышав о Талаше, дед Петро сполз с седла.

-— Кто тут талашовец?

Проводник посмотрел на деда Петро с оттенком превосходства и вдруг поднял обе руки кверху.

— Никак Петро? Здорово!

— Соколов? Силантий! — воскликнул дед Петро.

Старики прослезились, узнав друг друга, вспомнили былые походы, бои с немцами.