честно скажите!
– Конечно, хочу… Очень хочу!
– А зачем вам это? Наоборот же должно быть… Зачем вам лишние проблемы?
– Зря ты так говоришь, Нина. Я не вижу в этом никакой проблемы, наоборот, я очень хочу с тобой подружиться, правда.
– Зачем? Чтобы моему отцу угодить?
– А разве можно дружить в угоду кому-нибудь?
– Ну не знаю… Да и вообще… Вы думаете, что это возможно в принципе?
– А почему бы и нет?
– А папа вас очень любит, да?
– Да. Любит. И я его люблю. Это жизнь, Ниночка. Такая вот взрослая жизнь. И ты уже не ребенок, ты можешь это понять и принять.
– А почему он любит именно вас? Почему?
– Ну что я тебе могу на это сказать… Любовь – вообще необъяснимая вещь…
– Ой, да ладно, необъяснимая! Всему и всегда есть какое-то объяснение! Вот вы… Чем вы лучше моей мамы, интересно? Тем, что вы хороший врач, что ли? Зато мама намного вас красивее… А вас мама совершенно правильно описала – маленькая, страшненькая, лопоухая. Она ведь специально ходила на вас смотреть. Сидела около вашей больницы, ждала, когда вы будете выходить… Потом приходила домой и плакала. И такое про вас и про отца говорила! Я даже это повторять не буду. Не хочу.
Нина повернула голову, будто хотела посмотреть на ее реакцию. Но, видимо, так и не увидев ожидаемой реакции, заговорила снова:
– Да, она плакала и ругалась, и кричала на бабушку. Бабушка пыталась ее успокоить, а мама все равно плакала и не могла понять – как это, почему… Почему мой отец и вы… И до сих пор не понимает… Если честно, то я тоже не понимаю… Почему?
Ольга помолчала, потом произнесла очень спокойно, глядя Нине в глаза:
– Знаешь, есть такая английская поговорка… Звучит она так: если надо объяснять, то не надо объяснять. Да, я тебе ничего не смогу объяснить, к сожалению. Просто потому, что ты меня не услышишь. Не сможешь принять. В тебе обида живет на отца, огромная обида. Об нее все объяснения разбиваются. И я понимаю тебя…
– Так уж и понимаете? И не обижаетесь, что ли? Я вам откровенно грублю, а вы не обижаетесь?
– Нет. Не обижаюсь. Просто я думаю, что если мы будем общаться, то лучше поймем друг друга.
Нина хмыкнула, снова опустила глаза вниз, поежилась. Потом произнесла с тихой болью:
– Да уж, поймем… Просто вы мою маму не видели… Как ей плохо бывает… Как она забыть не может… И я… Вы думаете, я к отцу приехала, что ли? Вовсе нет. Просто хотелось на вас посмотреть.
– И что, посмотрела?
– Да. Посмотрела.
– Еще приедешь? Ты приезжай…
Нина долго ничего не отвечала, смотрела вдаль, прикусив губу. Будто решала для себя что-то. Будто в ней какая-то трудная внутренняя работа шла. Потом вдруг спросила нарочито весело, даже игриво:
– Значит, вы и впрямь хотите, чтобы я приезжала?
– Да, хочу. Это и твой дом тоже, ты это знай.
– Ну хорошо… Я даже не думала, что вы так… Так будете со мной разговаривать. Отец – это понятно. А вы… Да, вы классная оказались…
Что-то было в ее голосе театральное, слишком натянутое – Ольга это почувствовала. Но виду не подала, улыбнулась, произнесла тихо:
– Ну вот и хорошо, и договорились…
– Да. Вы классная. И сережки у вас зачетные. Это брюлики, да?
– Тебе они нравятся? Хочешь, подарю?
– Ни фига себе… – удивленно отстранилась Нина. – Что, и впрямь можете подарить?
– Ну да… Только ты не думай, что я тебя подкупаю. Просто я их все равно не ношу. Вот, сегодня надела, и уши ужасно болят… Проколы заросли, даже вынимать сережки больно…
Ольга вытащила серьги, протянула их Нине:
– Возьми. Носи на здоровье. У тебя уши проколоты?
– Ой, спасибо… Да, уши я недавно проколола, а сережек приличных нет… А можно, я сразу их надену? Хотя с толстовкой и джинсами смешно смотрится, наверное… Но я все равно надену! Только вы помогите мне, пожалуйста! Жаль, что зеркальца нет…
С помощью Ольги она вдела в уши сережки, помотала головой и зажмурилась будто от удовольствия. Подняла руки, потрогала пальцами мочки ушей, прошептала тихо:
– Классно… Настоящие брюлики… Только я маме показывать их не буду, она обидится. Потихоньку буду носить…
Потом они постояли еще рядом, помолчали. Солнце уже садилось за озером, окрашивая гладкую воду в розовый цвет. Нина вздохнула, проговорила задумчиво:
– Как хорошо тут у вас… И лес, и озеро… И дом хороший… У нас тоже дача была, но мама с бабушкой ее давно продали. Потому что машины у нас нет, ездить на дачу не на чем. Хотя папа мог и купить нам машину… Но он просто денег дает, и все. Зачем ему еще про какую-то машину думать? И про меня тоже думать – зачем?
– А вот это ты сейчас зря говоришь, Нина. Потому что ты прекрасно знаешь, что папа тебя любит и всегда будет любить. Ты же сама отвергаешь все его попытки общаться с тобой, разве не так?
– Ладно, закрыли тему… – недовольно махнула рукой Нина. – Лучше расскажите, какой у вас дом? Я же не видела еще, как там внутри все устроено?
– Так пойдем посмотрим? Кстати, на втором этаже есть спальни свободные, выбирай любую. Будем знать, что она твоя.
– Нет. Не надо. Поздно уже. Мне возвращаться пора. Но я еще приеду… Я буду часто теперь у вас бывать. Пойдемте, мне еще такси надо вызвать…
Обратно шли молча. Нина то и дело поднимала к ушам руки, трогала подаренные Ольгой сережки. И хмыкало тихо. Наверное, у нее привычка такая была – все эмоции выражать хмыканьем. То ли насмешливым, то ли одобрительным – непонятно.
В какой-то момент Ольга оглянулась – Павел шел позади, видимо, не смел присоединиться. Боялся спугнуть их общение? Зато потом, когда Нина села в такси и уехала, подошел к ней, обнял, прошептал на ухо:
– Спасибо, Оль… Какая же ты умница у меня… Спасибо… Я видел, как ты с Ниной общалась. Она так живо с тобой говорила! О чем она с тобой говорила, Оль?
– Потом, Паш… Давай сначала гостей проводим. У нас ведь еще торт есть, очень вкусный! Помоги мне посуду убрать, стол для чая освободить!
Наконец и все гости разъехались. Осталась одна Алиска. Как всегда, с ночевкой. Вызвалась посуду помыть.
Пока они убирали посуду со стола и носили ее на кухню, между делом беседовали:
– Оль, я сам себе не верю! Дочь приехала! Сама! Я даже