торговли, среди которых они действовали. Здесь торговля велась морем, а там — сухопутная; здесь господствовала и преобладала простота нравов, там — утончённость, заимствованная южным германцем из Италии. Верхненемецкие города крепли только для себя, старались сплотиться в тесный союз против князей и вассалов, но не заключали между собою договоров для ведения торговли сообща. Совсем иначе шло дело в северной Германии, где сохранилось много старинных и грубых обычаев вследствие сношений с народами севера. Нижненемецкому купцу гораздо более выгодным представлялся ввоз съестных припасов, сырых продуктов и других чужеземных товаров, нежели вывоз предметов собственного изготовления, и только нижнерейнские купцы составляли в данном случае исключение.
Но как ввоз, так и вывоз были одинаково сопряжены с большими опасностями. Разбойничьи суда всюду поджидали купцов в скрытных береговых засадах и действовали заодно с владельцами прибрежных разбойничьих замков, которые охотно переносили на море обычаи, господствовавшие в течение средних веков на больших дорогах. Северные немецкие купцы должны были защищаться против всей этой массы грабителей, а это оказывалось возможно только потому, что они заключали между собою союзы. Редко случалось, чтобы корабли пускались в дальнее плавание в одиночку; большей частью бывало так, что корабли разных купцов соединялись в флотилии, причём экипажи отельных судов давали клятвенное обещание помогать друг другу во всех случайностях и опасностях плавания. Только при таком способе действий оказывалось возможно распространять торговлю и завязывать за границей выгодные торговые связи.
Такие союзы «граждан моря» всё более и более расширялись и крепли, пока, наконец, во второй половине XIV века не слились в один обширный Ганзейский союз[4].
Обороты торговли союза были весьма значительны и разнообразны. Из Скандинавии, Руси и владений гроссмейстера Тевтонского ордена (из нынешней Пруссии) нижненемецкие купцы вывозили железо, дерево, лён, сало, воск и пушной товар; с побережья Балтийского и Немецкого морей вывозили они сельдь и треску, обычное постное блюдо средневековой Европы. Нередко вывозились ганзейцами в Европу и белые кречеты из Норвегии или Лифляндии, так как за эту редкую птицу английские бароны, страстные охотники, платили сумасшедшие деньги. Прирейнские провинции доставляли благородные вина, Фландрия — сукна и полотна, Италия и Испания — всевозможные фабрикаты и лакомства, и даже восточные товары, составлявшие тогда ещё диковинку в Европе, ганзейцы вносили в круг своей торговли и доставляли, например, в Лондон; а оттуда возвращались, нагрузив суда местными продуктами — кожами и шерстью. Последней ганзейцы вывозили в год около 450 тысяч центнеров. Таким же важным торговым пунктом, как Лондон, был для ганзейцев на северо-востоке Европы город Визби на острове Готланд. Этот пункт был особенно существен для поддержания сношений с Лифляндией и Русью. Жители города Визби (визбляне) владели в Новгороде конторою и торговым двором, на котором у них была выстроена исстари и своя церковь. Там-то и находился главный склад дорогих восточных товаров; оттуда-то и добывались превосходные и дорогие меха, которые в значительной степени способствовали быстрому обогащению Магдебурга, Брауншвейга и Кведлинбурга.
При дальнейшем распространении торговых сношений Ганзы были основаны ещё две важные фактории — одна в Норвегии, а другая во Фландрии. Норвежская фактория Берген была настолько же важна для рыбной торговли ганзейцев, насколько и выгодна в смысле доходности. Ежегодно сходились там в определённое время более двух тысяч ганзейских кораблей и вывозили оттуда рыбные запасы, которыми снабжали весь крещёный мир, конечно, кроме Руси. Ещё более важной факторией был город Брюгге во Фландрии, служивший связующим звеном северной ганзейской торговли с южной всесветной торговлей венецианцев. Корабли венецианцев и генуэзцев свозили сюда товары со всего юга Европы и здесь меняли их на медь и другие товары севера. Как велики были торговые обороты Брюгге, можно судить уже по тому, что в главной конторе ганзейской, находившейся в близлежащем Антверпене, постоянно были заняты делом 300 агентов и писцов.
Во главе всего Ганзейского союза в самое цветущее время его существования стоял город Любек, постепенно поднявшийся до этого первостепенного значения в силу особых, благоприятных обстоятельств. Недаром все остальные ганзейцы звали Любек «умным городом»; недаром и в гербе этого города изображён был корабль, у которого на руле стоял старец, который указывал сидевшему на носу юноше на крест, водружённый на мачте. Любекские купцы отличались замечательной энергией, неутомимостью и смелостью в своих предприятиях, а главное — умели пользоваться теми громадными преимуществами, какие давало им приобретённое материальное благосостояние. Любечане сверх всяких иных торговых оборотов вели громадный торг деньгами, при помощи которых умели добиваться благорасположения князей и баронов, почти не выходивших из-под гнёта нужды и из денежных затруднений. Благодаря этому мудрому умению ганзейцы, ни с кем не воюя открыто, всё дальше и шире распространяли свои мирные завоевания в области торговли, пока завоевательные планы и корыстные цели датского короля Вольдемара IV и в особенности произведённые им захваты Шонена и Готланда не вынудили ганзейцев вступить с ними в серьёзную и тяжёлую борьбу.
XIV
Простота и лукавство
С тех пор как ганзейцы стали готовиться к войне против аттердага, трудно было даже узнать улицы и площади Любека, всегда полные суеты и движения, — так изменился город под влиянием ожидавшихся грозных военных событий! От Гольстенских ворот и до самой Мариинской торговой площади толпилась сплошная масса народа, видимо чем-то возбуждённая до крайности и занятая толками о современных событиях. Торговая и ремесленная деятельность совершенно прекратились — они никому и в голову не шли; теперь в гавань шли люди только затем, чтобы посмотреть, как продвигается постройка судов на верфях, да полюбоваться на работы блиденмейстера[5], который устанавливал на палубах судов тяжёлые метательные машины и рядом с ними громоздил балки и камни, предназначенные для метания в стены неприятельских замков и в неприятельские суда.
Во всех горожанах как-то разом проснулось стремление к войне, к кровавой борьбе с исконным врагом — датчанами. Всюду только и было разговоров, что о предстоящих битвах, и всюду громкими, восторженными криками встречал народ бюргермейстера Виттенборга, который, главным образом, побудил ганзейцев решиться на борьбу с аттердагом. И если при общем одушевлении союзные города всё ещё медлили вступать в борьбу, то виною этому, с одной стороны, было неблагоприятное для плавания осеннее ненастье, а ещё более — раздоры, возникшие между главными союзниками Ганзы — королём шведским и сыном его, королём норвежским.
Но даже и это досадное замедление не охлаждало воинственного пыла ганзейцев, которые всю зиму продолжали свои военные приготовления и занимались обучением навербованных ими солдат и матросов.
Наступил, наконец, и май месяц,