боль, понятную Семерым Гномам, и совсем непонятные им постыдные слезы, и, помогая мне скрыть слабость, Лё Ков Бой принес бутылку китайского крепкача, похожего то ли на воду, то ли на водку, и эта прозрачная жидкость выжгла слой нежных розовых клеток у меня в горле, однако помогла на миг унять слезы и забыть о рассеченной руке, торчащей из бинтового пончика, и когда я сказал, налей-ка еще, он сказал, у меня есть кое-что получше, исчез и вернулся с квадратиком фольги, на который он положил беленький кусочек сахара, комочек в роли целого обеда, как оно бывает в мишленовских ресторанах, только это был не сахар, а, как заявил Лё Ков Бой,
лекарство, которое, если его проглотить, подействует очень нескоро, хоть разводи его водой, хоть ешь насухую, поэтому он растолок его в ступке, ссыпал обратно на квадратик фольги, одной рукой сунул мне под нос, другой щелкнул под квадратиком зажигалкой, белый порошок растекся в шипящую, дымящуюся лужицу жидкой прозрачности, какой-то гном сунул мне пластмассовую трубочку, остов авторучки, из которой вытащили стержень, и Лё Ков Бой велел мне вдохнуть через трубку, что я и сделал, потому что если уж врачи и ученые такие высокоморальные и смелые, что вечно ставят эксперименты сами на себе, то это можем себе позволить и МЫ, жуткое создание, чья двуликость казалась гротеском всякому, кто видел нас, меня со мной, и может, еще
moi о двух лицах – или теперь все-таки о трех, – которого любить могла только мама, наша мама, которая умерла сегодня, а может быть, вчера и которая, вероятнее всего, умрет завтра, наша мама умирает каждый день и каждый день оживает в нашей памяти, не проходит и дня, чтобы МЫ не думали о ней и о том, что МЫ не были с ней рядом, когда она умирала, преступление столь же непростительное, как и наше рождение, когда МЫ вырвались из нашей матери и начали процесс отделения от нее длиною в жизнь, и от одного этого воспоминания МЫ разрыдались снова, но все подумали, что это из-за моих ран или из-за лекарства, и Лё Ков Бой все повторял «потрясающе, правда?», на что МЫ в ответ могли лишь мычать с закрытыми глазами, наши лица сливались в одно, так что МЫ были полностью сфокусированы на себе, снаружи и внутри, на тысячах самых разных наслоений себя, тянувшихся из настоящего в прошлое, сливаясь в слоистый, сладкий, наркотический, калорийный мильфей наших историй и индивидуальностей, существующих разом и единовременно, склеенных в единое целое при помощи липких вечных вопросов вроде «что все это значит?», «кто МЫ такие?», «что МЫ такое?», «откуда МЫ взялись?», «куда МЫ движемся?», «что МЫ наделали?», «что МЫ теперь будем делать?» – вопросов, на которые нет ответов и от которых у нас сперло дыхание, МЫ с такой остротой ощущали наше тело, наше настоящее, наше прошлое и наше будущее, что в какой-то момент совсем перестали это тело чувствовать, граница между ним и миром растворилась без следа, и каждая волна света, звука, касания рябью проходила по нам и утягивала за собой, в водоворот эйфорического, оргазмического даже чувства, которое длилось неизвестно сколько времени, пока водоворот наконец не перестал затягивать нас в свои глубины и, изменив курс, не взвихрился над нами, превратившись в световую лестницу, и сидевший на верхней ступеньке этой лестницы Бон сказал, давай я тогда сразу скажу, что только что узнал, его слова стекали по нашей коже, человек без лица в посольстве, но одно это и могло испортить наше удовольствие от лекарства, ведь существовал только один человек без лица, злая, зловещая фигура, которую Бон вернул к жизни всего лишь усилием мысли, а это значило, что судьба вступает в свои права, и отчего-то МЫ всегда знали, что МЫ с ним скоро встретимся, МЫ, бывшие не только монстрами, не только гротеском, но и чудом, прелестью, и вот мы уже спустились по световой лестнице в соседнюю кондитерскую, отказавшись есть в худшем азиатском ресторане Парижа, чуть взрыдывая при виде завораживающего множества хлебов и пирожных, воплотивших в себе столетия превосходного вкуса, гастрономической изысканности и кулинарных ухищрений, как, например, поцелуйчики негров, которые так любил Шеф, но для которых у нас сейчас было не то настроение, нет, нам подавай что-то посытнее зефира в шоколаде, после всего того, что МЫ пережили, после путешествия, которое еще тихонько в нас отзывалось, пока мы возвращались в будничную реальность, наша кожа – контурная карта эрогенных зон, а руки тряслись, когда МЫ указали пальцем на пухлый овал деревенского хлеба, который МЫ прежде никогда не покупали, но который нас заинтересовал, когда мы узнали, как он называется по-французски, и МЫ на нашем чистейшем французском попросили: мне бастарда, пожалуйста.
Часть вторая. И я
Глава 6
Есть у меня одна мечта! – сказал Мартин Лютер Кинг-младший.
Я летел вниз, почти достигнув Рая, а может быть, подымался наверх, почти провалившись в Ад. Мои стопы горели от адского огня, а из носа текло, потому что средь небесных облаков, где я, дрожа, стоял у райских врат, было очень холодно. Рев двухтактного двигателя нарушил возвышенную атмосферу, мимо очереди страждущих пронесся мотоцикл, вклинившись ровнехонько перед Мартином Лютером Кингом-младшим. Вот и первая подсказка, что мотоциклом управлял вьетнамец. Кто же он? Нет, быть не может – может! – это же Ле Зуан, генеральный секретарь Коммунистической партии! Преемник Хо Ши Мина! Один из отцов-основателей нашей вновь воссоединившейся страны! Человек, истинно преданный своему делу! Революционер, который был настолько безумен, что добровольно отправился с юга на север, когда все умные люди, и моя мать в том числе, отправились как раз в противоположную сторону. Так какого же черта он тут делает?
Кто вы? – спросил Мартин Лютер Кинг-младший.
Человек, у которого есть план! Широко улыбаясь, Ле Зуан соскочил с мотоцикла, совершенно не обидевшись, что ему пришлось объяснять, кто он такой. Это удел любого уроженца маленькой страны, которого не избежать и самым блестящим ее умам. Даже когда у нас есть имена, только наши соотечественники знают, что это за имена, и умеют их выговаривать. Может, конечно, лучше быть безымянными, тогда наших имен никто не исковеркает. Впрочем, никто в нашей стране не мог исковеркать имя Ле Зуана.
Истинно преданный своему делу человек тем временем продолжал: я – чародей, сумевший пришить верхнюю часть нашей страны к ее нижней части! Затем я приладил ей железный хребет революции, чтобы она могла встать