маркировкой обратно в Китай. Затем император прислал двух одинаковых змей и спросил, кто из них самец, а кто самка. И снова молодой капитан с помощью отца придумал решение: если поднести веточку к хвостам, то самка отреагирует, а самец - нет. Довольные успехом эксперимента, японцы отправили змей обратно.
Наконец, император Китая прислал замысловатую драгоценность с семью изгибами и крошечным проходом через них, потребовав, чтобы японцы пропустили нить через этот лабиринтный путь, и добавив, что каждый в Китае сможет сделать это без труда. На этот раз казалось, что японцы не смогут справиться с задачей, но отец капитана снова пришел на помощь, посоветовав привязать нить к двум большим муравьям и отправить их ползти по извилистому проходу. Когда император Китая столкнулся с их успехом, он решил, что японцы умнее, чем он думал, и перестал им угрожать.
Эта история включена в "Книгу подушек" Сэй Сёнагон и говорит о сложных отношениях между Японией и Китаем. Книга подушек" - это уникальная летопись жизни при дворе Хэйан в десятом веке, и Сэй Сёнагон находилась в идеальном положении, чтобы написать ее. Будучи фрейлиной при дворе Японии, в том числе императрицы, она проводила большую часть своего времени в эксклюзивном мире столицы, нынешнего Киото. Сэй Сёнагон покидала этот анклав только для кратких посещений отдаленных храмов и святынь. (История о китайском императоре связана с посещением святилища "Два муравья", посвященного победе японцев над китайским императором).
Помимо сбора историй, таких как история о высокомерном китайском императоре, Сэй Сёнагон записывала мельчайшие подробности придворной жизни, отмечая, кто из ее фрейлин нашел расположение императрицы, приходы и уходы высокопоставленных чиновников и борьбу за должности. Но придворные сплетни были лишь малой частью дневника. Сэй Сёнагон составляла списки вещей, которыми она восхищалась, от танцующих в темноте светлячков до конкретной одежды, например, "наряд девушки, белый на белом, бледно-фиолетово-серый". Сэй Сёнагон запечатлела моменты изысканной природной и человеческой красоты, а также прокомментировала светские приличия и приятные моменты придворной жизни: как любовник должен уходить утром (неохотно); как должна одеваться молодая девушка (несколько непринужденно, без строгих официальных брюк с юбкой); и как должна проходить экспедиция в святилище (в соответствии со строгим протоколом). В то время как другие женщины в ее положении были обращены внутрь себя, ведя дневники о своей внутренней борьбе и чувствах, Сэй Сёнагон обратила свой взгляд наружу, описывая окружающий мир, хотя никогда не была нейтральным наблюдателем. Быстро вынося суждения, она предлагает нам увидеть мир таким, каким его видит ее собственный разборчивый ум.
Китай повсюду при дворе Хэйан, как это представлено в "Книге подушек". Многие виды одежды и ширм были вдохновлены китайскими образцами - Сэй Сёнагон особенно восхищается изысканной бумагой и веерами в китайском стиле, но влияние Китая наиболее сильно, когда речь идет о поэзии. При дворе стихи пишутся и читаются много раз в день, в честь первого снега или первого дня весны, а также по другим мелким и крупным поводам. Иногда императрица просит нескольких своих приближенных сочинить короткие стихи на ходу и судит, какое из них лучше - это генеральная репетиция перед более официальными поэтическими конкурсами. Стихи используются и в других ситуациях, например, для разрешения сложной ситуации. Сэй Сёнагон описывает, как однажды ночью императора грубо разбудил петух, за которым гналась собака, поднимая шум. Один из придворных вмешался, "громко продекламировав слова из китайской поэмы "Благоразумный монарх восстает ото сна". "Мои глаза были тяжелыми от сна, - продолжает Сэй Сёнагон, - но великолепный способ, которым он произнес эту строку, заставил меня широко открыть их. Их Величества были в восторге и похвалили советника за меткую цитату.
Прежде всего, стихи были социальными. Они часто адресовались и отправлялись через мессенджер конкретным людям, от которых ожидался ответ. Мастерство заключалось в косвенном общении, тонко намекая на классические китайские стихи или цитируя их, а затем добавляя короткую строчку комментария, чтобы придать цитируемому стихотворению новый поворот. Такие обмены, не похожие на сегодняшние текстовые сообщения, происходили между друзьями, между придворными дамами и их начальниками, а также между любовниками. Сэй Сёнагон сообщает, что ее покорило красивое стихотворение, и она согласилась провести ночь с мужчиной, который затем должен был сочинить стихотворение "на утро после", надеюсь, столь же меткое. Многие страницы "Книги подушек" посвящены таким обменам и свиданиям, которые были обычным делом в свободном, хотя и строго регламентированном мире двора, глубоко патриархальном обществе, в котором близость к императору была всем.
Китайская поэзия была важна для этой практики общения посредством коротких стихов, потому что Япония адаптировала китайский канон поэзии, а также ритуальных и исторических записей в качестве основы для своей собственной письменной культуры. При хэйанском дворе официальные документы писались иероглифами, заимствованными из Китая, и были организованы по китайскому формату, что означало, что все члены двора должны были знать китайскую письменность и литературные традиции. История Сэй Сёнагон о том, как китайский император вызывает Японию на битву умов, была ответом на вездесущность китайской культуры, выраженную в высокомерии китайского императора, а также в желании японцев продемонстрировать свое превосходство.
Превосходство китайской культуры в Японии явилось результатом многовековой целенаправленной культурной дипломатии между двумя странами. Обмен между ними начался в первом веке нашей эры и ускорился во времена династий Суй и Тан, когда дипломатические переговоры стали институтом. Эти культурные миссии представляют собой необычную стратегию культурного трансфера. Наряду с отношениями Рима с Грецией, отношения Японии с Китаем являются другим ярким примером массового культурного импорта, не обусловленного завоеванием импортирующей культуры. Несмотря на то, что в истории Сэй Сёнагон Китай воспринимается как властный и потенциально угрожающий, на самом деле он никогда не пытался вторгнуться в Японию. Напротив, Япония охотно отправляла дипломатические миссии с целью привезти в страну предметы культуры и новые знания.
В отличие от Рима по отношению к Греции, Япония как импортирующая культура не доминировала над Китаем в военном отношении. И если в Риме импорт греческой культуры был делом рук отдельных, хотя и влиятельных людей, то в Японии организацией передачи культуры занималось само государство в лице императора. В Японии импорт культуры был государственной политикой.
Есть один человек, который запечатлел, как Япония проводила свою политику культурной дипломатии, потому что, как и Сэй Сёнагон, он вел дневник о своем опыте: монах по имени Эннин. Путешествия Эннина (838-47 гг.) дают представление об опасностях, связанных с межкультурными миссиями, которые будут формировать Японию на протяжении веков, вплоть до времени Сэй Сёнагон и после него.
Миссия Эннина была типичной, поскольку