Читать интересную книгу Гусарский насморк - Аркадий Макаров

Если быть до конца справедливым, то от поклонников у Шурочки отбоя не было. Домой её обычно провожали хором, изощряясь на свой деревенский лад в остроумии и любезностях.

Мы за ней ходили второй ревнивой волной, и видели, как она, весело смеясь и подзадоривая женихов, тихонько открывала калитку и быстро ныряла во двор, оставляя наших петухов с носом.

Бабка Нюра, у которой она снимала квартиру, неприятная с резким голосом женщина, выходила из сеней, грозя коромыслом, и таким образом отбивала всякий любовный пыл нетерпеливых ухажёров.

С нами, щенками, Шурочка обычно была приветлива, и охотно принимала угощения из опустошённых редких садов местного расположения. Мы все по-своему были в неё влюблены. Бродя по ночным улицам, наша братва всегда останавливалась перед её темными окнами и гадала: в чём она сейчас спит, в рубашке или голая? А если голая, то, как она выглядит…

Встав на завальню, мы вытрясали карманы, ссыпая ей в открытую форточку ворованные яблоки, и было слышно, как они, гремя и прыгая, рассыпались по дощатому полу. На эти набеги бабка Нюра никак не реагировала – или крепко спала, или притворялась, что спит. По крайней мере, её ругани мы ни разу не слышали.

В тот вечер, после лекции о вреде аборта, на которую набиралось много односельчан мужского пола, справедливо считающих себя основными виновниками этой операции, были, как тогда заведено, танцы. После объявления белого танка, Шурочка, ободряюще улыбаясь, почему-то выбрала именно меня. Победно посматривая на завистливых соперников, я, неуклюже переступая, осторожно придерживал за талию, прижавшуюся ко мне женщину, боясь своей неловкости.

То ли танец её утомил, то ли ещё по какой причине, но моя залётка, не дожидаясь окончания музыки, быстро шепнув мне на ухо, чтобы я пришёл к дому бабки Нюре через полчаса, незаметно прошмыгнула между танцующими, и тихонько выскользнула из клуба.

Когда я подходил к дружкам, меня всего распирало от счастья, и хотелось тут же всё выплеснуть, похваляясь своей победой.

– Обманет! – однозначно решила стая, остудив меня, – Они, бляди, все одинаковые, вот и тебя опозорила, бросив на танцах. Пойдём за это у Нюрки трубу свалим, пусть они, падлы, с бабкой дыму наглотаются!

Но я отговорил ребят от столь решительных действий и вышел на улицу.

Было тихо-тихо. Крыши домов, облитые сверху луной, матово светились. Под ногами сахарно похрустывал молодой ледок. Из придорожной травы игольчатый иней покалывал глаза. На белёсом от лунного света небе стояли редкие звёзды. Дрожа от возбуждения и прячась в тени домов, я торопливо пробирался на первое в своей жизни свидание, совсем не представляя, что буду делать, оставшись один на один с такой красивой, и как мне казалось, недоступной женщиной.

То, что она меня будет ждать, я нисколько не сомневался, считая себя неотразимым сердцеедом. По крайней мере, сверстницы не обходили своим вниманием. Но меня это не задевало. Меня тянуло туда, в гриновский Зурбаган, к роковым и падшим женщинам, в дымные кабаки и на туманные причалы – одним словом, в разврат. От мысли, что через минуту я буду рядом со своей мечтой, щемило сердце.

Начитавшись книг oб удачливой и красивой жизни, я с трудом переносил серую районную беспросветность. Мне всегда казалось, что такая жизнь временная: вот придёт кто-то родной и добрый – и уведёт меня отсюда в мир моих грёз. Кто это будет, я не знал – друг или женщина, – но не сомневался, что так и случится. И вот теперь, похоже, мои мечты сбываются. Всё! Решено! Брошу к чертям собачьим школу и женюсь на Шурочке. Уедем с ней вместе из этой зябкой дыры куда-нибудь к морю, в жаркие края, ну, хотя бы в Одессу. Портовый и фартовый город. Наймусь матросом, и буду покачиваться на всех морях и океанах. А моя Шурочка будет приходить к причалу и безутешно ждать, вглядываясь в обманчивую и зыбкую морскую даль. А я, возвратившись, продутый пассатами и муссонами, буду кунать свою хмельную голову в её ладони, вспоминая запахи чужих таверн и дешёвый одеколон продажных женщин.

Белый от луны дом бабки Нюры зиял черными провалами окон. Обвальная тишина придавила его низкую крышу, отчего дом казался вросшим в землю. Нельзя было поверить, что здесь кто-нибудь когда-нибудь жил. Никого! Мёртвая зона. От дощатого забора ложились в засохшие лопухи широкие и длинные полосы беспросветной тени. Ещё не знакомый с женским коварством и лживостью, я не хотел верить, что меня подло надули, и, остановившись напротив, с напряжением вглядывался в пустые окна. Они с безразличием смотрели куда-то мимо меня, в лунную небесную даль.

Боясь оказаться посмешищем среди своей гоп-стоп-компании, я решил не возвращаться в клуб и, глубоко вздохнув, повернул домой. Луна нехотя поплелась следом, как верная небесная собака. Сделав несколько шагов, я услышал тихий протяжный свист – наверное, кто-то из дружков засёк меня и преследует. Я, чтобы не встречаться и ничего никому не объяснять, прибавил шагу. Вдруг две тёплые и мягкие ладони закрыли мне глаза, и я, остановившись, почувствовал затылком горячее и прерывистое дыхание. Сердце у меня сладко ёкнуло и покаталось, подпрыгивая как мячик по ступенькам лестницы. Повернувшись, я оказался в замкнутом кольце рук.

– Ну-ну-ну! Обиделся глупенький. Так уж и пошутить нельзя, – притянув мою голову к себе, она лёгким прикосновением поцеловала меня в озябший кончик носа, – Ай, какой обидчивый, не игручий ухажёр!

Я растеряно хлопал ресницами, оправдываясь и бормоча что-то невнятное.

– Ну, пойдём, пойдём! – Шурочка, взяв меня за руку, потянула за собой, ныряя в непроглядную тень, как в омут.

Я покорно последовал за ней.

Прислонившись спиной и забору, Шурочка медленно расстегнула мою курточку, просунула под неё руки и сцепила их у меня за спиной, отчего её тело сомкнулось с моим и замерло в каком-то молчаливом и томительном ожидании.

Почему – не знаю, но вдруг стало жарко и душно. Слюна во рту сделалась густой и тягучей, и мне никак не удавалось её проглотить.

Обхватив своими ногами моё бедро, Шурочка потёрлась щекой о мою щеку и ещё теснее прижалась ко мне. Густые душистые волосы затопили меня, и я барахтался в них, как рыба, беззвучно глотая воздух широко открытым ртом. Лёгкий тёмный плащик был распахнут, и в низком вырезе платья тело её излучало мучительный свет, такой же тихий и таинственный, как эта лунная ночь. Ладонь моя сама по себе, непроизвольно нырнула в это восхитительное сияние, и заскользила по нему боязливо, как сорванный лист по неверной волне. В глубокой и тёплой впадине, разделяющей грудь на два всхолмия, кожа была нежной и бархатистой на ощупь. Вынырнув на гребень, я вдруг почувствовал, как под пальцами сосок становится тугим и упругим, как резиновая пробочка, тревожа моё ещё смутное желание.

Шурочка, тяжело дыша и слегка оседая, проскользнула, откинувшись, по моему бедру самым низом живота, впиваясь острыми коготками мне в спину чуть повыше моего брючного ремня, затем вновь прильнула ко мне, шаря губами мои губы. Её язык, влажный и прохладный, гибкий, как змейка, проскользнул в полуоткрытый рот и медленно потёрся о моё пересохшее небо, затем, ласкаясь, прильнул к моему языку и, двигаясь взад-вперёд, поднырнул под него, потом несколько раз встрепенувшись, замер.

Поцелуй засасывал меня в свою стремительную воронку всё глубже и глубже. Он как будто отрывал меня от пуповины, которая никак не хотела меня отпускать. И вот, оторвавшись, я закружился в водовороте, доверяясь нахлынувшему чувству. Появившейся солоноватый привкус крови и зовущий запах близкого женского тела раздувал мои ноздри. Колено, согретое её мягкими бёдрами, вдруг непроизвольно задёргалось, и постыдная зябкая дрожь, которую никак не удавалось унять, стала сотрясать моё тело.

Шурочка, словно очнувшись, отпрянула от меня и стала торопливо застёгивать мою вельветовую курточку. Пуговица на поясе куртки, соскальзывая, никак не хотела попасть в тесную петельку, и Шурочкины пальцы, манипулируя возле, держали меня на самом пределе.

Закусив губу, я вдавился в забор, стараясь болью остановить непроизвольные и преждевременные толчки тела. Застегнув последнюю пуговицу, моя сладкая мучительница весело потрепала меня за щеку и, ободряя, сунула между губ невесть откуда взявшуюся ароматную сигаретину. Я вцепился в неё зубами, как в спасительный канат, ощупывая себя в поисках спичек. Я знал, что их у меня нет, но всё же хлопал по карманам, как встрепенувшийся грач крыльями.

– Ладно, не ищи. Пойдём, я тебе сейчас огонька вынесу, – Шурочка потянула меня к дому бабки Нюры, – не бойся, не бойся, хозяйка в город уехала, сестру повидать. Пойдём, на крыльце посидим, видишь, ночь какая! До утра бы домой не заходила. – Она, остановившись, ладошками запрокинула моё лицо вверх.

В бескрайних просторах белёсого неба луна, как родник, истекала светом, плеща прямо в глаза и заливая зрачки. Невыносимо смотреть на яркий диск, от которого исходило сияние. В этом ослепительном свете, на кошачьих лапах, мягко ступая, ходили по селу, перепрыгивая с крыши на крышу, бродячие сны. Некоторые из них по трубам проникали в тёплое человечье жилище и, переливаясь голубоватым светом, стряхивая звёздную пыль, заползали под цветастые подушки к малым детям, счастливым и безмятежным.