задокументировать буквально все происходящее в аду к исследованию более личных и эмоциональных переживаний в двух последних кантиках.
Не случайно единственным рисунком в его жизни, который Боттичелли решил подписать, была иллюстрация к XXVIII песне «Рая». К тому времени, спустя годы после создания панно «Настаджо» и в преддверии завершения цикла «Данте», Боттичелли уже мог претендовать на право быть автором собственной изобразительной «эпопеи» и, возможно, испытывал желание закрепить за ней свое имя.
Глава пятая
Поздний стиль
Мы предполагаем, что здоровье человеческой жизни в значительной степени связано с ее соответствием биологическому времени и соответствием этих двух факторов. Но что, если художественное опоздание – не гармония и разрешенность, а непримиримость, трудность и противоречие? Что, если возраст и нездоровье вовсе не порождают спокойствия?
Эдвард Саид
Завершение работы над иллюстрациями к Данте пришлось на середину золотого века Медичи и их банка. Боттичелли начал работать над ними в середине жизненного пути, время завершения иллюстраций стало поворотным как для него самого, так и для первой семьи Флоренции.
В 1492 году величайшие таланты Флоренции собрались на вилле Медичи в Кареджи у постели Лоренцо иль Магнифико, страдавшего от смертельной болезни. На протяжении нескольких последних лет его мучили головные боли, зуд кожи и боль в суставах, настолько сильная, что он не мог держать в руках свое любимое перо[294]. Все предполагали, что причиной была подагра, та же болезнь, что свалила его отца Пьеро, хотя недавнее исследование утверждает, что это могло быть редкое гормональное расстройство, о чем свидетельствовали ненормально большие нос и челюсть Лоренцо[295]. Как бы то ни было, Лоренцо, как и многие Медичи, был обречен на раннюю кончину.
У его постели находился Пико делла Мирандола, молодой ученый, настолько одаренный, что написал свой величайший шедевр, названный «Речью о достоинстве человека», в возрасте двадцати трех лет. Рядом с Пико стоял человек, который, по слухам, был его любовником, философ, поэт и давний сторонник Медичи Анджело Полициано, автор хроники «Поединка Джулиано» и советник Боттичелли. Спустя два года и рослый Пико, и Полициано, бывший на голову ниже своего красивого друга и обладавший столь выразительным носом, что он прославлял его даже в стихах на латыни[296], будут мертвы. Вероятнее всего, их отравили в самом расцвете сил (Пико было двадцать пять лет, а Полициано сорок)[297]. Насильственная смерть стала для флорентийцев столь же обычным явлением, как и завораживающее искусство.
В тот день в комнате находился и гораздо менее ожидаемый человек, разительно отличавшийся от изящного Пико и харизматичного Полициано[298]. У этого мрачного человека были узкие глаза, длинные клювовидные ноздри, по сравнению с которыми мерк даже орлиный нос Данте, и темная кожа, в тон его черному плащу: его звали Джироламо Савонарола, и он был членом религиозного братства доминиканской церкви, которому долгое время покровительствовали и оказывали финансовую поддержку Медичи. Безумный монах из Феррары, как его стали называть, вскоре выступит с проповедями, которые поставят Флоренцию на грань гражданской войны. Однако тогда он выступал в роли доверенного члена ближайшего окружения Медичи, той самой семьи, которую он будет призывать флорентийцев свергнуть.
Хотя он и пережил заговор Пацци, последнее десятилетие жизни Лоренцо было трудным не только из-за его физических недугов. Его нездоровье усугублялось стрессом, связанным с управлением все более разлаженным городом и нестабильным банком Медичи. Из-за постоянных забот его прежние беспечные дни, когда он обсуждал философию с Полициано и искусство с Боттичелли за кубком вина и посылал любовную лирику своей музе Лукреции Донати, казались лишь далеким воспоминанием. Лоренцо с присущим ему фатализмом понимал, что его некогда блистательной жизни не суждено продлиться долго. Он избрал своим символом трагикомическую маску, улыбающееся лицо с его задумчивой и мрачной противоположностью. Он научился подражать меланхолической маске у своего учителя Фичино, который считал, что жизнь – это неуправляемый баланс хорошего и плохого, радости и боли, роста и упадка. Трое мужчин, собравшихся у постели иль Магнифико, представляли каждый свой аспект его многогранной жизни: Пико, ученый-гуманист, питал его неутомимое интеллектуальное любопытство; Полициано, семейный философ, поощрял его бурные творческие и литературные страсти; Савонарола, фанатик, взращивал в нем менее известную и вечно беспокойную духовную сторону. Савонарола попросил умирающего Лоренцо оставаться твердым в своей католической вере и, если поправится, посвятить себя праведной жизни. Затем он посоветовал Лоренцо стойко встретить скорую кончину. Лоренцо, никогда не уступавший, даже на пороге смерти ответил, что примет свою смертность «с радостью, если такова будет воля Божья»[299]. Вскоре после этого, 8 апреля 1492 года, Лоренцо провел день, слушая Евангелие, а затем лег в постель. Незадолго до полуночи этот крайне несовершенный, но в высшей степени талантливый принц Флоренции испустил свой последний вздох.
Последствия смерти иль Магнифико были особенно ощутимы в мире искусства. Флорентийские художники и скульпторы потеряли своего великого покровителя и благодетеля, а вместе с ним и заказы, которые могли бы от него поступить. С самого начала своей карьеры Боттичелли входил в ближайший круг Лоренцо[300]. Действительно, по преувеличенным словам Вазари, если бы не иль Магнифико и «другие достойные люди», стареющий Боттичелли мог бы умереть от голода[301]. Но к концу 1480-х годов отношения между иль Магнифико и его кузеном, главным покровителем Боттичелли, Лоренцо ди Пьерфранческо, ухудшились. Несовершеннолетний Медичи больше не мог скрывать свою неприязнь к более влиятельному и богатому кузену. В смерти иль Магнифико Лоренцо ди Пьерфранческо увидел свой шанс стать первым человеком во Флоренции. Он не знал, что вскоре столкнется с огромным сопротивлением со стороны одного из тех, кто стоял у смертного одра его кузена.
Этот период потрясений во флорентийской политике был также переходным этапом для Боттичелли. До 1490 года он использовал свою мастерскую согласно традициям, выполняя важнейшие части важных заказов, особенно большие полотна, которые принесли ему славу, в то время как его подмастерья выполняли более простые задачи по подготовке материалов, созданию эскизов и оформлению работ[302]. Но к концу века Боттичелли, похоже, потерял интерес к контролю качества, предоставив своим недостаточно искусным помощникам важнейшие обязанности[303]. Работы, вышедшие из боттеги Боттичелли в эти поздние годы, являются ярким свидетельством того, как совместный труд художника эпохи Возрождения и его цеха может смешать наши современные представления о таких понятиях, как авторство. Часто бывает трудно отделить работу мастера от рук его учеников и подмастерьев[304]. Как отметил Беренсон, даже известные мастера «позволяли ставить свои имена на произведениях, к которым не прикасались вообще или прикасались лишь слегка»[305].
«Святая Троица» Боттичелли (1491–1493) доказывает точку зрения Беренсона (рис. 14). На картине присутствует резкий контраст различных стилей и художественного уровня. Окружающие Троицу putti, младенцы-ангелы,