тот день навстречу ей по шоссе двигалась такая лавина машин и людей, что после двух часов безуспешных попыток пробиться к городу она повернула назад. Заметив пожилого офицера с перевязанной головой и рукой на перевязи, сидящего вместе с солдатами на какой-то телеге, она предложила подвезти его. Тот с радостью согласился и Гертруда не упустила случае расспросить его о том, что происходит там, откуда он идёт. Из его рассказа она поняла, что не далёк тот час, когда русские танки могут оказаться и в ее селе.
Первое, что она сделала, стремительно въехав на машине во двор своей усадьбы, приказала найти Полину. Не говоря ни слова, она схватила ее за руку и втащила в полуподвальное бетонное цокольное помещение дома, где когда-то была коптильня, а сейчас хранились продовольственные и иные запасы и всяческая рухлядь.
Посреди подвала стоял большой деревянный стол, обитый железом, предназначенный для разделки мяса. Полина с удивлением и тревогой наблюдала, как Гертруда сбросила с лавки на пол соломенный тюфяк и ватный матрас, одеяло, подушку. Старуха приказала девушке сделать из них постель на столе. Потом велела ей принести два ведра воды, рядом с ними поставила таз. После этого она села, сложила руки под грудью и, опустив голову, долго молчала.
Решение запереть Полину в подвале, чтобы не допустить ее встречи с русскими солдатами, пришло ей в голову ещё в машине, по ходу рассказа офицера о катастрофическом положении на фронте. Она так и поступила, действуя спонтанно. А сейчас задумалась: имеет ли это смысл? Если русские придут, как долго они будут здесь оставаться? Рожать Полина будет только осенью. Столько времени удерживать ее под замком невозможно. В усадьбе полно людей и своих, и чужих, утаить что-то от их глаз и ушей трудно. Тем более, что в большинстве своём эти глаза и уши к дружелюбию с ней не расположены.
Наконец, решив, что ещё есть время, чтобы что-нибудь придумать, шлёпнув ладонями по коленям, она встала.
— Пока будешь жить здесь, — сказала Гертруда, — еду тебе буду приносить. Выходить ты не сможешь. Буду тебя закрывать. Стульчак найдёшь вон там в углу. По ночам будешь выносить.
Гертруда сначала выжидательно, а потом удивлённо посмотрела на Полину. Она думала, что та будет расспрашивать ее, почему и как долго ей придётся находиться взаперти. Но девушка молчала. Для неё уже не было секретом, что Гертруда ждёт от неё ребёнка не меньше, чем она сама. И догадывалась, почему Гертруда ее изолирует.
ПОЛИНА
Гертруда вышла, заскрежетал наружный засов двери подвала. В помещении было прохладно. Полина не стала раздеваться, забралась на свою постель на столе и закинула руки за голову. С тех пор, как она поняла, что беременна, что Норман может никогда не вернуться, что германская армия отступает перед советскими войсками, она находилась в состоянии тревоги, беспокойства, возбуждения. И сейчас путанные мысли вихрем носились в ее голове.
Норман был ее первым мужчиной, отцом их будущего ребёнка. Но сейчас она не была рада этому ребёнку. Возможно, раньше, в те недели эйфории любви, которую она переживала, пока Норман находился дома на излечении после ранения, она бы восприняла свою беременность по-другому. Тогда ей казалось, что случилось чудо, что она выбирается из болота рабства и унижений, что у неё может сложиться семья. Она живёт с Норманом в одном доме, он с ней ласков и предупредителен, она ежедневно делит с ним постель, они вместе с его матерью питаются за одним столом.
И когда на ее вопрос: «А если у меня будет ребёнок?», он, не задумываясь, весело ответил, что, если будет мальчик, они назовут его Эрих, а девочке имя пусть она придумает сама, у неё отпали почти все сомнения в благополучности своего будущего с Норманом. Тем более, что в исходе войны в пользу Германии никто вокруг неё в то время не сомневался.
Но теперь все изменилось. Германия терпела поражения. Норман пропал и, может быть, уже мёртв. В последний свой приезд в конце 44-го он был уже немножко другим, не столь нежным. Ее стало раздражать, когда он, лаская ее, перебирая ее волосы, вспоминал свою любимую покойную сестру. Иногда даже называл Полину ее именем. Это вызывало у неё беспокойство, настораживало, подтачивало ее отношение к нему. Как долго он будет ласков с ней только потому, что она напоминает ему его обожаемую сестрёнку? Ведь кроме того разговора об имени возможного ребёнка, Норман больше ни разу даже не намекнул на возможность совместной семейной жизни в будущем.
С некоторых пор ей стало представляться, что она была просто утехой Норману во время краткосрочных наездов солдата с фронта. Когда ее впервые посетила эта мысль, она весь день ходила как потерянная, то и дело украдкой вытирая слезы. Сначала это были слезы обиды, но день за днём они становились слезами недоверия к Норману, а потом и злости на него и на его мать. Что будет дальше, после войны, если у неё бесправный статус фактически вещи в этой семье?
Своих она и ждала, и боялась их прихода. Как они себя поведут в отношении женщины, ждущей ребёнка от немецкого солдата — их смертельного врага? Она не знала зайдут ли советские солдаты в это немецкое село, останутся ли они в Германии, вообще? Она надеялась на это. Тогда можно было бы хоть на что-то надеяться в случае чего. А если победители получат с побеждённой страны то, что им нужно, и уйдут? Тогда управы на Гертруду ей не найти.
Полине давно догадывалась, что Гертруда не против того, чтобы она родила. Но однажды она увидела, как Старуха извлекает из одного из своих сундуков детские вещи, оставшиеся от ее покойной дочери. И сердце у девушки дрогнуло от предчувствия беды. Она вдруг поняла, что та пойдёт на что угодно, чтобы оставить ребёнка себе. Но захочет ли оставить ее, Полину, в своём доме? И в каком качестве, если оставит?
За эти два с половиной года в неволе девушка рассталась со многими иллюзиями в отношении людей. При всей благожелательности к ней Старухи в последнее время, Полина ей не верила. Она ее боялась. Боялась и тогда, когда рядом был Норман, боялась сейчас. Она ужасалась от одной мысли, каково ей будет остаться со Старухой, если Норман не вернётся. Ни счастья, ни радости ей не видать. Поэтому, как бы к ней не отнеслись свои, когда придут, она должна уйти с ними.
Тем более, что она все меньше верила