не работает — тот не ест, — озвучила я мысль, с детства внушаемую в нашей стране. — Кормлю только тех, кто был занят полезным делом. Что хорошего ты сегодня сделал?
Глаза парня полезли на лоб. Похоже, с ним так никто и никогда не разговаривал.
— Ты, тётка, так не шути. Это не твой дом, чтобы распоряжаться, кому здесь есть, а кому нет! Скажу отцу, и вмиг вылетишь отсюда.
— У тебя с логикой плохо, — спокойно ответила я. — Первое, я не в доме, а во дворе. Второе, еду привезла я, готовила тоже я. Поэтому мне и решать, кого кормить, а кого нет.
Парень буркнул что-то злое себе под нос и побрёл в сторону дома.
— Ты правда не всех кормить будешь? — раздался из тени голос хозяина дома. Он не стал вмешиваться в разговор, но подал голос сейчас, когда мы остались вдвоём.
— Правда. Покормлю тебя, девочек твоих замечательных. Внуков уже покормила. А больше я никого не видела и не знаю. Ответь мне, есть за что их кормить? — Услышав горестный вздох, я слегка смягчилась и спросила: — Скажи, почему твои сыновья и невестки не помогают тебе?
Ывносар протиснулся к стене, где недавно сидели детки. Тяжело опустился на циновку, оперся сгорбленной спиной на облупленную стену и прикрыл глаза.
— Когда человек молод, он представляет свою будущую жизнь яркой, весёлой, счастливой. Никто не думает о болезнях, непочтительных детях и одинокой старости. Откуда же оно берётся? Чем я прогневал Пресветлую — всё, что могло случиться плохого, отмерила мне судьба полной чашей?
— Зачем ты гневишь Вселенную? — одёрнула я страдальца. — У тебя есть крыша над головой, дочки умницы и красавицы, сам ты здоров и деятелен. Нельзя видеть в жизни только плохое.
— Наверное, ты права, странная женщина, — увидев мои приподнятые от удивления брови, добавил Ывносар, — ты очень напоминаешь мне девочку с базара, что купила несъедобные ягоды. Но глазами я вижу — ты не она. И говоришь шёпотом. Горло болит?
Постепенно под навесом стало людно и тесно. Пришли сестрички Дела и Шеля и привели моего Аера. На самой границе света и темноты двора скромно материализовалась женщина неопределённых лет — сестра Турны. Рядом примостились две молодки, призывно машущие кому-то, скрывающемуся в темноте.
Я взяла в одну руку большую ложку, в другую металлическую крышку и резко ударила, чтобы привлечь к себе внимание.
— Вы, — обратилась я к дамочкам, — расскажите, что полезного сегодня сделали? За что я должна вас кормить?
— Я, — начала было самая молодая, но, взглянув на подругу, поправилась, — мы за детьми присматривали.
— Ты сейчас говоришь о том выводке голодных, давно немытых, нечёсаных деток, которые весь день носятся как беспризорники? — уточнила я.
— Мы их мыли. Недавно, — это вступила в разговор вторая. Переглянулась с подружкой и уточнила, — на прошлой неделе. Кажется…
Кивнув в знак того, что информация принята, посмотрела на свояченицу Ывносара.
— Я молилась, — не удостаивая меня взглядом, отчиталась та, — за сестру, за мужа её, за детей, за благополучие дома. Если бы не мои молитвы…
Замещая Пресветлую, я чувствовала молитвенную благодать, которую местные жители возносили богине. Но кроме благодарной утренней молитвы от Аеркныса, никаких эманаций я не получала.
Продолжать беспредметный разговор было бессмысленно.
— Слушайте меня, «деловые люди». Вас двоих, что прячутся в темноте, касается тоже. Сегодня не буду вас кормить, — увидев, как встрепенулись дамочки, усмехнулась, но продолжила, — завтра тоже не буду кормить, если утром не скажете, чем полезным заняты будете в течение дня, и если дети будут бегать такими же чумазыми и неухоженными. Условия понятны? Доброй ночи!
Дождавшись, когда под навесом остались фермер, его дочки и мы с Аер, я накрыла стол. Поставила миски, разлив в них настоявшийся горячий суп. Крупно поломала две слегка зачерствевшие лепёшки. Выставила горшок масла. Трапеза началась в тягостном молчании. Похоже, чувство вины за то, что он ест, а сыновья с невестками пошли спать голодными, лишало Ывносара аппетита. Он черпал суп из своей миски, каждый раз вздыхая и горестно кивая своим мыслям.
— Добрая женщина, не найдётся ли у тебя миски супа для усталого возницы? — вдруг раздался знакомый голос. — Уважаемый Ывносар, позволишь ли войти в твой двор?
— Заходи, уважаемый! Конечно, заходи, — встрепенулся крестьянин. — Не вижу, кто ты, поэтому не могу назвать по имени.
— Я Синос-возчик. Ты должен помнить меня. Несколько раз привозил лекарей к твоей жене, — входя под навес, представился поздний гость. — Работы много было. В Столицу возвращаться в ночь желания нет. Хотел было заночевать под повозкой у твоего забора, да аромат супа, идущий из вашего котла, не дал мне заснуть.
— В Деревеньке много работы для возчика? — переспросила я, протягивая устроившемуся рядом с хозяином дома Синосу миску супа, ложку и кусок лепёшки.
— Не знаю, как в другие дни, но сегодня много было, — невнятно ответил тот, с жадностью зачёрпывая похлёбку. — День выбора третьей жены, однако.
Посчитав, должно быть, что ответил на мой вопрос, возчик, ухая и причмокивая, погрузился в еду.
— Что за день такой? — прошептала Шеля, толкая сестричку в бок. Та только плечами пожала.
— Рано вам, попрыгуньи, этот день знать. Ваш день другой будет, — ответил отец, отставляя пустую миску. — Вот тётке вашей, Мурун, в самый раз был бы, но…
Поняв, что сказал лишнего, он замолчал, а потом, сердясь на самого себя, заворчал:
— Наелись? Помогите доброй госпоже со стола убрать и идите спать. Девочку тоже с собой возьмите.
Видя, как Аер чуть не подавился последним куском лепёшки, я поспешила его успокоить.
— Нет-нет, мне ночью всегда что-то нужно бывает. То воды попить, то одеяло поправить. Пусть со мной спит. Ты нам уголок выдели, там и спать будем.
Пока девочки убирали со стола, мыли посуду, шептались и хихикали, я тихо спросила у хозяина дома:
— Почему твои сыновья ведут себя, как наследные принцы, а не как парни, выросшие на земле?
— Ох, добрая госпожа, разве только мои дети стали такими! Чуть ли не половина крестьянских детей захотели стать рантье.
— Кем?! — ахнули мы с возчиком хором.
— Ран-тье, — по слогам произнёс слово Ывносар. Выговаривал он его как мерзкое ругательство. — Началось это четыре или