— Я батька Досифей.
— А по отчеству?
— И так сойдет.
Тришка побоялся даже плечиками пожать. Батька Досифей, при всем при том, что заговорил ласково, вид имел грозный. Одна густая и жесткая волосня чего стоила.
— Стало быть, спешить тебе некуда, — решил подвальный. — Я до Панкратия Дорофеевича дойду, потолкуем. Может, даже прямо завтра ежа твоего отправим. А ты жди меня тут. Вернусь — ужином тебя покормлю, на ночлег устрою.
И пошлепал прочь.
* * *
Молчок может и подождать немного — так решил Тришка, когда батька Досифей привел его в свои хоромы.
Подвал был поделен на клетушки, где жильцы раньше хранили дрова, а теперь — всякую дребедень. В одной подвальный нашел ящик с детскими игрушками, совсем древними, и там оказалась мебель — кровать, шкаф, стол со стульями, да все — не на тощих теперешних кукол, а на старинных, основательных. Все было покрыто чистыми лоскутками, на столе стояли плошечки с едой, Тришка еще мешок развязал — прямо хоть пир устраивай!
Пока разложили припасы — заявился и Панкратий Дорофеевич с домовой бабушкой.
— А что? — сказал он, охлопывая Тришку по спине и по плечам. — Малый справный. Такому не помочь — грех. Никишка завтра в дорогу спозаранку отправляется, я ему велел ежа в багажник загнать.
— Я помогу! — вызвался Тришка. — Багажник высоко открывается, ежу придется досточку положить, иначе не залезет, да как бы еще с нее не свалился.
— Сам справится, — отрубил Панкратий Дорофеевич.
Тришка понял — завидовать бедному Никишке не приходится.
Матерый домовой меж тем продолжал его изучать.
— Ты из которых будешь? — спросил наконец.
Тришка растерялся. Конечно же, батя учил его отвечать на этот вопрос, да только задали его впервые в жизни. До сих пор Тришка встречался только с теми, кто и без вопросов знал всю его родню.
— Я из Новых Рудков, — сказал он, имея в виду городской район, где родился.
— Выходит, и Старые есть? — удивился Панкратий Дорофеевич. — Нет, ты мне про род. Кто батя, кто дед, кто прадед. Когда пришли, чем занимаются.
— Батя, Орентий Фирсович, в Новых Рудках домовым в девятиэтажке, мамка при нем. Дед — Мартын Фомич…
— Дед — Фирс, а по отчеству? — перебила его супруга, Акулина Христофоровна, весьма почтенная домовая бабушка.
Тришка смутился — дед Фирс, женив сына, перебрался куда-то на покой, так что внук его почитай что и не знал.
— Да ладно тебе, — вмешался батька Досифей. — Видно же — из домовых.
— Не встревай! Нам род хороший надобен! Чтобы старших много! — прикрикнул на него Панкратий Дорофеевич. — А Мартын Фомич — кто?
— Мамкин батя. Я при нем подручным.
— Где служит? — не унималась домовиха.
Тришка, как умел, описал квартал в центре города.
— Место приличное, — согласился Панкратий Дорофеевич. — Теперь про соседей давай.
Тришка умаялся языком молотить. Когда добрался до старенького Феодула Мардарьевича, собеседник обрадовался:
— Этого я знаю1 Этот — наш! Почтенный! А ты, стало быть, Трифон Орентьевич?
— Так я ж еще не женатый! — удивился Тришка. И точно — молод он был, чтобы зваться по имени с отчеством, не заматерел. Хотя многие безместные молодые домовые сами себя с отчеством величают, и ничего.
— Ешь давай, Трифон Орентьевич, — велел дядька Досифей.
Тришка, обрадовавшись, что можно помолчать, и занялся делом.
Поужинали, проводили гостей, и тогда батька Досифей указал Тришке место для ночлега.
После дневки сон не шел. Тришка ворочался, улаживался то так, то сяк, и все ему было плохо. Вдруг он услышал осторожный голосок.
— Эй! Как там тебя! Спишь, что ли?
— Не-е, не сплю, — шепотом отвечал Тришка, потому как в двух шагах похрапывал на постели грозный дядька Досифей.
— Иди сюда живо…
— Ты кто?
— Никита я, автомобильный… Давай живее!..
Первое, что пришло на ум, — автомобильный не может управиться с ежом. И то — поди заставь такую здоровую скотину подняться наверх по тонкой и узкой досточке.
Тришка на цыпочках покинул уютное жилье подвального.
Никита ждал за углом.
— За мной! — приказал он. И повел вон из подвала, на двор, где стояла вверенная его попечению колымага.
Еж действительно торчал у приоткрытого багажника, вот только ни досточки, ни чего иного Тришка не заметил — а ведь зрение у домовых острое, они впотьмах видят не хуже, чем днем.
— Ты, дурень, гляжу, никак не поймешь, во что вляпался, — хмуро сказал автомобильный. — Бежать тебе нужно отседова! Бежать без оглядки. Пока не оженили!
* * *
Домовой не сам придумывает, что жениться пора, а за него это старшие решают.
Коли видят, что не ленив, хозяйством занимается в охотку, в меру строг, в меру ласков, дурью башки ни себе, ни соседям не забивает — то и начинают невесту присматривать.
Невест мало. За хорошей через весь город сватов посылают. Так вот отец Тришкин женился — потом ночей пять приданое перетаскивали. И вот Никифор Авдеевич аж на окраину жениться ездил. Тришку как раз к деду переселили, и он свадьбу видел, потом помогал приданое таскать. Позавидовал, но в меру. Он уже тогда решил, что всеми правдами и неправдами доберется до Америки. А там уж невеста найдется!
Про свой умысел он только одному холодильному Ермилу и рассказал. Ермил в целом одобрил — он и сам, притерпевшись к холоду, хотел уйти в рефрижераторные, чтобы уехать отсюда подальше. Но внес поправку.
— Жену лучше везти с собой. Там еще неизвестно, сыщешь или нет, а так — она завсегда под боком. И семейного везде лучше примут. Видят — домовой основательный, на хорошее место определят.
Проповедовать о пользе жены Ермил мог долго — а толку что? Все равно дед Мартын Фомич о внуковой семейной жизни и слышать бы не пожелал…
Поэтому Тришка, услыхав странное Никишкино сообщение, первым делом обрадовался.
— Вот и ладно! — воскликнул он. — Я-то не против, была бы невеста согласна.
— Да ты ее хоть раз видел?
— А что, нужно?
Тришкина мать суженого только за свадебным столом увидала — и ничего, живут дружно. Ей перед свадьбой нарочно посланные родственники донесли, каково у него хозяйство, как содержит, сколько добра и припасов. Она еще покапризничала — кровать хотела с мягкой перинкой, да еще дома к черносливу пристрастилась — так чтобы на новом месте запас чернослива ее ожидал. Сделали по ее слову — она и пошла замуж довольная.
Тришкиному отцу тоже хватило того, что про невесту рассказали. Хозяйственная, не крикливая, и роспись приданого длинная, пока сваха наизусть выпалила — взмокла. Он только желал, чтобы супруга была в масть, чуть с рыжинкой. Ну так на то есть порошок из травы, хной называется. Была ему к свадьбе эта самая рыжинка! Ну а потом как-то обтерпелся и с естественной супругиной мастью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});