христианство, но оказавшихся невостребованными, пробудилось к активной жизни.
Европа пробуждалась, и ее образованное молодое поколение искало для себя учителей-философов и духовных вождей. Столкновение Бернарда Клервоского с Абеляром, из которого Бернард вышел победителем, можно рассматривать как противостояние двух наставников. Кому присягнет на верность молодое поколение – это было главным вопросом для Бернарда. Станет ли оно жертвой интеллектуализма, «бесстыдного любопытства» (как он называл это) Абеляра, который осквернял все, к чему бы он ни прикасался своей дерзкой рукой? Пойдет ли оно за этим человеком, который не боится дерзко рассуждать о Святая Святых, святом и неприкосновенном Сердце Господнем, о Святой Троице? Последует ли юное поколение за человеком, который подверг понятие о Троице логическому анализу, постепенно снимая с нее священные покровы, подобно тому как лавочник очищает от кожуры луковицу?
«Сын еврейского отца и египетской матери» – так Гуго Сен-Викторский охарактеризовал Абеляра. Гуго, рассудительный и уважаемый мыслитель, ясно чувствовал различие в происхождении между Абеляром и собой, сыном немецкого аристократа. Пока выражение «национальное различие» рассматривается в его естественном значении, не искаженном предрассудками больной идеологии, нет ничего предосудительного в том, чтобы рассматривать крайности национального характера двух больших противников – Бернарда и Абеляра. Бургундец Бернард, высокий и худой, голубоглазый и рыжеволосый, имевший вспыльчивый характер, обладавший чувством собственного достоинства и великодушный, имел германский тип внешности. Абеляр, низкого роста, темноволосый, чувственный бретонец, сам признавался, что есть нечто в его личности и природе, что роднит его с его страной и его народом. Бретонцы были людьми моря, подобно грекам, которые с любовью наградили его восьмьюдесятью эпитетами. Люди с таким складом ума и души были по натуре непостоянны и ветрены, своенравны и непокорны; как под ударами ветра море приходит в движение и начинает вздыматься волнами, так и люди начинают меняться, и это происходит многократно, когда их овевает Божественный ветер – дыхание Святого Духа (pneumo). Абеляр должен был основать для своей возлюбленной Элоизы женский монастырь, посвященный Святому Духу, под его греческим наименованием Параклет.
Абеляр начал читать лекции в Мон-Сен-Женевьев близ Парижа в 1113 г.; он был свободным учителем, и толпы студентов посещали его лекции. Вскоре, чтобы послушать их, к нему стали съезжаться студенты со всей Европы. Спустя два поколения, когда университетское образование получило дальнейшее развитие, такие неформальные отношения между преподавателем и его учениками уже были невозможны. Абеляр был наследником странствующих учителей, грамматистов и диалектиков, которые в конце XI – начале XII в. переходили из города в город и из страны в страну, открывая школу там, где, как они считали, были подходящие для этого условия. Они учили грамматике, риторике и диалектике; это были вводные предметы для дальнейшего изучения философии и логики, подготовительный курс для обучения теологии. Что же было такого необычного и привлекательного в этом учителе, который притягивал к себе студенчество всей Европы?
Многих привлекали в первую очередь его профессионализм и смелость при рассмотрении основных положений логики и диалектики. Подобно медику, использующему острый скальпель, он мог прозондировать самые непонятные и противоречивые выводы и положения, содержащиеся в трудах почитаемых «авторитетов» науки и Отцов Церкви, в Библии и собраниях канонического права. Другие были очарованы его недюжинным умом, критически воспринимавшим современную ему интеллектуальную жизнь и политику. Университетские преподаватели XII–XIII вв., как и их последователи, очень часто чурались окружавшего их мира. Во всех их важных трактатах практически нет отсылок к конкретным проблемам, тревожившим людей их эпохи. Абеляр был другим. Он был укоренен в жизни своего века. Любовные песни его авторства распевались на улицах Парижа. В его проповедях говорилось о продажности церковных деятелей; о примитивных суевериях, распространенных в монастырской среде (Абеляр был некоторое время аббатом монастыря в Бретани); о политических интригах честолюбивых прелатов и о предосудительном поведении старой аристократии, которое едва ли можно было назвать христианским. Его ученик Арнольд Брешианский, неистовый борец против папства и епископата, предшественник Кола ди Риенцо, безуспешно пытался реформировать церковь и установить демократию в Риме во время восстания 1143 г.
Такое далекое от академического поведение Абеляра привлекало к нему молодых интеллектуалов, всегда готовых послушать его простую ясную речь, и одновременно пугало его коллег в Париже и в церковных школах по всей Северной Франции. Его критики задавали себе вопрос, действительно ли парадоксальные диалектические построения Абеляра следует воспринимать со всей серьезностью. Они называли (с легкой руки Бернарда) его теологию «болтологией», то есть считали, что внешне в ней все выглядело научно, но, по сути, она ставила под сомнение таинство веры. Единственный вывод, который следовал из всего этого, – Абеляр наиболее опасный и ловкий искуситель европейского юношества.
Угроза, исходившая от Абеляра, объединила в борьбе против него рядовое монашество и консервативных теологов. Вспомним, что Сократ был также обвинен в проповеди безбожия среди молодых своих последователей. Этот невзрачный человек Абеляр, уже скомпрометировавший себя скандальной связью с племянницей влиятельного члена капитула кафедрального собора Парижа, был в глазах своих противников интеллектуалом, подававшим пагубный пример, сторонником «прогресса», находившим удовольствие состязаться со студентами в остроумии даже во время обсуждения вероучительных вопросов. Своей софистикой он подрывал основы веры, которые считались установленными на века.
Абеляр, конечно, не был тем монстром, каким его рисовали его очернители. За его иронией и внешней строгостью скрывалась тонкая и чувствительная натура; он лишь хотел увидеть природу вещей. Он стремился к чистому знанию и чистой вере. Он не мог воспринимать Бога как Владыку мертвых, Rex Tremendae Majestatis, для него Бог был чистым духовным существом, горевшим в очистительном огне Святого Духа. Бог Дух открылся человечеству в двух бесценных дарах – разуме и любви. Важная роль Абеляра в истории его времени и последующих столетий проявляется в философии и богословии, учении о морали и в формировании нового человека.
Всеми преследуемый и обвиненный на соборах в Сансе и Суассоне Абеляр, которому папа к тому же запретил (по наущению Бернарда Клервоского) и учить, и писать, был одним из отцов схоластики; разум был его постоянным помощником в познании истины. С его помощью теология стала наукой; Фома Аквинский и академические философы позднего Средневековья пользуются наследием Абеляра. Свою систему Абеляр выстраивал, развивая методы Аристотеля и нескольких канонистов, работавших незадолго до него. Для поиска и обнаружения истины, считал он, необходимо ставить рациональные вопросы, и при этом получать компетентный и твердый ответ sic et поп, да или нет. Беспристрастный и честный подход к решению вопроса был возможен, только если проводить твердое различие (хотя бы на первое время) между верой и знанием. Вере, за которую так легко принимают эмоциональную взволнованность, не должно позволять стоять