Я предаю себя.
« Livrera pas, Амо» звучит в голове.
—Спасибо, бабушка... Спасибо,— шепчу себе под нос, ты всегда меня утешала.
Невольно перед глазами возникает сцена прощания с храброй индианкой, за секунду до ее ухода в вечность мы обменялись фразой... Нашей обыденной, но такой необыкновенной.
«У моего разума твой голос».
Вождь сдержанным кашлем возвращает меня обратно в реальность.
— Сейчас, я закончу ритуал. Самое сложное позади. Как только ты передашь медальон, мы разопьем этот напиток,— указывает на бурлящую жижу,— в знак примирения двух сторон, все тринадцать небес и девять подземных миров должны быть довольны.
Я киваю в знак согласия.
Добавить то мне нечего.
Изумрудные глаза Вихо блестят от предвкушения, в руках подобие гербария из трав, листьев, цветов. Он поджигает его, пламенем костра и круговыми движениями направляет дым от моей макушки к его, от моего лица к его лицу, от моего сердца к его.
Внутри нарастает страшная пустота, а медальон, тем временем, искрится всеми цветами радуги разрезая лучами плотный травяной туман.
Вождь плотоядно улыбается, не переставая окружать нас дымом. Процесс затягивается на столько, что мы уже толком не видим друг друга, а шаман все отсчитывает:
— Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать!
Тлеющий, некогда гербарий, он пропускает меж ладонями, растирающими движениями превращая в пыль.
Стоит последней крупице пепла коснуться красного лоскута кожи, как откуда то из земли вытягиваются духи. Те самые с изуродованными лицами, бледные, худые. Они окружают нас плотнее смыкая круг. На ногах у них тот час появляются цепи. Я вся сутулюсь, сжимая грудную клетку, только бы отгородиться от них. Глаза расширяются от одолевающего душу страха.
А духи все скалятся, да закатывают глаза, будто празднуя нашу встречу. Каждый из них тянется ко мне в попытке сорвать медальон, но его свет лишь отталкивает—растворяет и без того их нечёткие образы.
— Вы видите их?— как полоумная верещу обращаясь к Точо и Мэкхьи.
Но они лишь непонимающее переводят взгляд с меня на вождя.
Он же полностью поглощён ритуалом, прикрыв глаза и закинув голову назад, он разрывает свои чёрные чётки и отсчитывает ровно девять штук.
Перебирает их и громко, как молитву читает:
— Tangri ura vite
Om makan ilay utange
Rattan Jibbi.
« Четыре силы вселенной
Сопровождайте меня подобно стае
Верните расположение Духов»
Вождь закатывает глаза, вторя духам и как в трансе повторяет слова снова и снова.
Духи кружатся, с каждым словом ускоряясь и превращаясь в вихрь— он врывается через свет в медальон, и тот сразу гаснет.
На меня тут же накатывает мерзкое ощущение утраты. Я будто в дурмане чувствую, как последняя нить связывающая с медальоном лопается, а его энергия покидает меня.
Силы уходят и я неподвижной статуей взираю на все происходящее. Такое чувство, что я уже не я, что от меня остались лишь глаза.
За струящимися бусами, что отгораживают нас, бесшумно стоит Точо внимательно вперив взгляд в меня. Он следит за каждым мускулом моего замершего лица. Боится, что я, как он любит говорить, выкину глупость.
В уже заготовленные, будто годами не мытые чаши разливается зеленовато коричневая жидкость. На вид не менее мерзкая, чем ее запах, словно болото сгнило вместе с лягушками.
Вождь корчится из стороны в сторону, перья роуча двигаются в такт. Он будто во власти неслышного нам ритма.
Закончив свои беснования, индеец приглашающим жестом даёт понять, что пришло время передавать медальон.
Я онемевшими руками срываю чёрный камень, всеми силами пытаясь унять внезапно разбушевавшейся улей голосов в голове.
«Nuanto pas, Амо»
«Nnuanto pas, Амо»
Создаётся впечатление, что Вигвам заполнили голоса со всех сторон, они бубном бьют по оголенным нервам. Словно Годами, мирно спящие бесы разбушевались не на шутку.
Однако, тело больше не подчиняется желаниям разума— я смиренно передаю медальон грустно прошептав:
— Он ваш,— а внутри будто сорок чёрных кошек царапают сердце отрывая раз за разом последние частички воли.
Стоит пальцам Вихо коснуться камня, как он тускнеет и становится пыльно матовым…
«Всем видом противится новому хозяину».
Если у камня есть сердце, то я его несомненно разбила.
— Время обрести свободу,— приподнимая чашу осушает ее старик.
Я четко следую его примеру и наконец допив горькую, тухлую жижу безжизненно выдыхаю. Из легких будто выкачали весь воздух, а в горле стоит ком— это моя гордость застряла и никак не может провалиться. Но по мимо гордости, я будто потеряла что то невероятно ценное. Свою душу.
Тем временем Вихо победоносно вешает себе на шею медальон:
— Талисман, теперь уже моего племени,— и многозначительно добавляет,— Подождём...
Я поднимаю пустые глаза и встречаюсь с его злыми темно-зелёными. В них буйно плещется тьма, подгоняя своего хозяина.
«У меня дежавю».
— Ты избавился от него?— слышу я сквозь пелену, как он обращается к Точо.
В голове муть, сердце замедляет ход, я отдаленными уголками сознания понимаю, что жидкость наскоро выпитая мной, никак не безобидный напиток.
Язык вдруг опухает и заплетается, и вместо протеста выходит жалкое мычание.
— Нееемн,— пытаюсь я противостоять ситуации, мы ведь так не договаривались, наивно думаю я.
Тело онемело, я буквально не могу пошевелить даже пальцем на ноге. А может быть это «маленькая смерть» так действует?
Я неподвижно наблюдаю— Точо хватает Мэкхью за шиворот, как недавно родившегося кутёнка. Он не выдаёт ни одной эмоции, будто все происходящее его не касается.
«Неужели они и его чем то опоили?»
Его глубокопосаженные глаза заботливо кутают меня в тёплые объятия. В голове знакомая колыбельная прямикам из детства —сейчас она обретает уже другой, зловещий смысл.
Песня-судьба, о пчелке Амо…
— Не тяни, прикончи его. Ну же… пусть видит.
Точо достаёт из за пазухи нож с перевязанной синей рукояткой и приставляет его к горлу. Мэкхья даже не дёргается, совсем никак не реагирует, ни на Точо, ни на вождя , будто вести мир умер и нет никого кроме нас двоих.
«Сопротивляйся, Мэкхья, что же ты стоишь, как дуб в лесу под топором дровосека».
Глава 37
Уродливый индеец морщит нос, словно ему противно находиться рядом с Мэкхьей.
— Заслуживают ли они услышать правду… перед смертью? — Упирая нож к горлу посильнее тошнотворным голосом спрашивает Точо.
— Мерзкое шошонское отродье ничего не заслуживает,— брезгливо выплёвывает вождь.
— А кто из них чистокровный шошон?— хохочет Точо закидывает голову назад.
— Ну что ж, последнее желание перед смертью часто практикуется у бледнолицых,— на слове «бледнолицых» Вихо хитро косится на Мэкхью.
У того вздувается венка на лбу, такое чувство, что индеец призывает все силы чтобы остаться безразличным.
— Смерть должна быть мучительной и по заслугам,— добавляет Точо.
— И здесь я с тобой согласен,—кивает, подбрасывая камень в руках словно определяет его вес,— нам стоит поторопиться, у неё уже губы синеют,—С чего начнём, Амо?,— издевательски интересуется, зная, что я не в силах и пошевелить языком.
— Да что, черт возьми, с ней такое?— не выдерживая спрашивает Мэкхья.
Точо бросает на него гневный взгляд и удрученно закатывает глаза.
— Медленно умирает,— обыденно осведомляет Точо.
— Медленно? — переспрашивает Вихо,— ее смерть должна быть стремительной!
— Яд древесной лягушки….слишком поздно подлил в отвар. Займёт время…
Лицо вождя покрывается налетом злости.
— Не хотел вас тревожить попусту. Тем более возился с ним,— он встряхивает Мэкхью,— здесь у меня свои счёты.
Вождь недовольно вздыхает.
— Ты меня разочаровываешь Точо. От тебя требуется тотальное повиновение и никакой самодеятельности.
— Больше не повторится.