Читать интересную книгу Не мешайте палачу - Александра Маринина

Михаила окатила волна гнева, исходящая от Ратникова. Никаких гостей тот не ждал, тем более журналистов, которым вход в его квартиру вообще был категорически запрещен.

– Кто вы такой? Почему вас пропустили сюда? – раздраженно спросил Ратников.

– Александр Иванович, – мягким голосом начал Михаил…

Он был весь мокрый от напряжения, капли пота стекали по спине, длинные кудрявые волосы прилипли к влажной шее. Во время сложной работы нельзя было носить очки, чтобы стекла не рассеивали и не задерживали импульсы, и Михаил не очень четко видел предметы, находящиеся от него на удалении больше трех метров. Это его нервировало, но он старался не отвлекаться, полностью сосредоточившись на подавлении воли советника Президента. Все-таки заметно, что он два года с лишком находился в профессиональном простое. Он уже и забыл, как невероятно тяжела настоящая работа.

Но минут через двадцать он почувствовал, что владеет ситуацией полностью. Ратников в расслабленной позе сидел в кресле за своим рабочим столом и, глядя прямо в камеру, рассказывал о разногласиях в среде президентской команды. Периодически Михаил задавал ему вопросы, и голос его тоже попадал в запись. Но это не беда, звук в этих местах можно стереть и наложить голос Юли Третьяковой, если понадобится, конечно. Самое главное – Михаил не попадал в кадр, потому что стоял перед Ратниковым с камерой на плече.

Интервью закончилось. Михаил выключил камеру, спрятал ее в сумку и подошел к советнику совсем близко.

– Мы с вами хорошо поработали, – произнес он тихим, почти лишенным интонаций голосом. – И если вас кто-нибудь спросит, кому вы давали это интервью, вы будете говорить, что к вам приходила девушка, симпатичная молодая девушка по имени Юлия Третьякова. Вот, я вам оставляю визитку, чтобы вы не забыли, как ее зовут и из какой она газеты. А меня вы никогда не видели. Ведь не видели, правда же?

– Да, – затравленно кивнул Ратников.

Глаза его были устремлены в одну точку – в ту, где еще недавно горел красный огонек видеокамеры. Он находился под воздействием сильного гипноза, и сейчас ему можно было внушить все что угодно и заблокировать любые воспоминания.

– До свидания, Александр Иванович, – сказал Михаил. – Не надо меня провожать, я найду выход. Как только вы услышите, что хлопнула входная дверь, вы придете в себя. И все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Вы меня поняли?

– Да, – снова кивнул советник.

– Тогда попрощайтесь со мной.

– До свидания… Юля.

Михаил осторожно вышел из кабинета и на цыпочках двинулся к двери. Ему без труда удалось справиться с несколькими замками, которыми изнутри была увешана входная дверь. Выйдя на лестничную площадку, он постарался хлопнуть дверью как можно громче, чтобы Ратников наверняка услышал сигнал, по которому, в соответствии с программой, должен выйти из транса. А то еще, не приведи Господь, жена зайдет к нему, а он сидит с вытаращенными глазами и полудурочным лицом…

* * *

Михаил Давидович Ларкин хорошо понимал, кому и чему обязан своим благосостоянием, и не строил на сей счет никаких иллюзий. Его необыкновенный дар проявился в период полового созревания, и Миша, ничуть не испугавшись, быстро приспособил его к получению хороших отметок в школе. Точно так же лихо он прорвался в технический вуз, потому что тихим еврейским мальчикам в начале семидесятых вход в престижные гуманитарные вузы был закрыт. В физике и математике он тянул слабо, но отметки на экзаменах получал вполне приличные, без стипендии, во всяком случае, не сидел. Самое главное было – идти на экзамен последним в группе, чтобы никто из студентов не слышал, какую чушь он нес. Однако наличие диплома знаний ему не прибавило, и после распределения в КБ жизнь стала совсем тусклой. Начальники его ругали, коллеги недоуменно пожимали плечами, видя его безграмотные проекты, и при любой возможности его переводили с места на место, чтобы избавиться от балласта и освободить должность для более толкового инженера. И здесь даже его необыкновенные способности были бессильны, потому что никаким гипнотическим воздействием нельзя было заставить работать прибор, выполненный по его чертежам.

Но Мише повезло, потому что мама его работала костюмером в театре, который частенько выезжал на зарубежные гастроли. Маму на эти гастроли, натурально, не брали, в театре были и другие костюмеры, у которых анкетка была получше. Но зато Ираида Исааковна была душой театральных кулис, ее обожала вся труппа, с ней делились радостями и проблемами, на ее плече выплакивали обиды, ей шепотом передавали все сплетни и слухи. Миша с самого детства любил бывать у матери на работе, и его, кудрявого пухлощекого ангелочка, баловали, сажали на колени, угощали конфетами и апельсинами, а в восемь лет он даже играл крошечную роль в спектакле. И, став взрослым, Миша Ларкин не перестал наведываться в театр, где ему всегда были рады, потому что по-прежнему обожали Ираиду Исааковну и переносили свою любовь и доверие на ее сына, при котором не стеснялись обсуждать свои дела.

Однажды, когда Миша сменил уже пять или шесть мест работы, его вызвал к себе заведующий сектором, в кабинете которого находился какой-то незнакомый человек.

– А вот и наш Михаил Давидович, – почему-то радостно сообщил завсектором, поднимаясь со своего места. – Вы тут поговорите, я вас оставлю, мешать не буду.

Гость оказался сотрудником КГБ и вежливо так, интеллигентно предложил Ларкину повнимательнее прислушиваться к разговорам, которые ведут актеры и прочие работники театра, особенно накануне выезда на гастроли. Не собирается ли кто-нибудь из них вывезти контрабандой ценности? Не приобретают ли они валюту для покупок в западных магазинах? Не высказывает ли кто из них страшного намерения стать невозвращенцем?

– Вы же понимаете, Михаил Давидович, – мягко говорил человек из КГБ, – вы такой плохой инженер, что перед вами маячит реальная опасность потерять место и остаться без работы. Вас футболят из одного учреждения в другое, переводят из сектора в сектор и просто не знают, что с вами делать. В конце концов найдется принципиальный руководитель, который просто уволит вас за профнепригодность, а с такой записью в трудовой книжке вас больше никуда не возьмут. Только если сторожем. Но вы ведь не хотите работать сторожем, правда?

– Правда, – честно ответил Миша. – Сторожем не хочу.

– Ну вот видите. Если вы будете нам помогать, отдел кадров получит указание, и вас больше никто никогда не тронет. Даже на работу сможете ходить не каждый день. Будете брать чертежи на дом, вам разрешат, а уж о том, чтобы ваши проекты выглядели прилично, наша организация позаботится. Кстати, поделитесь секретом, как вам удалось закончить институт и получить диплом инженера при таких чудовищно слабых знаниях? Взятки давали преподавателям?

– Что вы, какие взятки! – от души рассмеялся Михаил, и внезапно, подчиняясь какому-то неясному побуждению, взял да и рассказал этому комитетчику, каким образом ухитрялся получать отметки на экзаменах.

В глубине души он подозревал, что комитетчик ему не поверит и сочтет его рассказ остроумной выдумкой, но тот отнесся к Мишиному признанию неожиданно серьезно.

– Это очень интересно, – задумчиво произнес он. – А вы могли бы подъехать ко мне на работу, чтобы мы поговорили об этом более предметно?

В чем должен заключаться смысл «предметности», Миша не уловил, но согласился без колебаний. Он считал, что связь с такой могущественной организацией, как КГБ, может стать существенным подспорьем для тихого еврейского мальчика, не обладающего способностями к точным наукам и, по сути, не имеющего в руках никакой профессии, вообще ничего, кроме не отоваренного знаниями диплома.

Комитетчик назначил ему приехать для дальнейших переговоров и оставил бумажку с адресом. Миша удивился, что адрес этот был вовсе не на Лубянке, но ничего не спросил. Если он решил, что с комитетом нужно дружить, то негоже с первого же момента проявлять подозрительность и задавать лишние вопросы.

На следующий день Ларкин отправился по указанному адресу. Это оказался обыкновенный жилой дом. Найдя нужную квартиру, он позвонил, но дверь ему открыл не вчерашний знакомец, а совсем другой человек, назвавшийся Павлом Дмитриевичем. И говорил с ним этот человек не о театре и гастролях, не о стукачестве и доносах, а о его необыкновенном даре. В первый день все ограничилось беседой, но Павел Дмитриевич сказал, что нужно провести серию испытаний, и попросил прийти завтра.

Назавтра в этой квартире, кроме Павла Дмитриевича, Ларкин увидел еще двоих – мужчину и женщину. Ему предложили продемонстрировать на них то, что он умеет. Для чистоты эксперимента Миша должен был сначала написать на листке бумаги то, что он собирался им внушить, а потом уже начинать действовать. По окончании эксперимента листок вынимался из запечатанного конверта, и написанное сличалось с реальным результатом. Павел Дмитриевич остался очень доволен. Он проводил мужчину и женщину, а Мишу попросил задержаться.