На первом курсе его подташнивало от экспериментов над животными – как и многие трепетные подростки, он не получал удовольствия от препарирования лягушек. Форсман позже вспоминал, как однажды пошутил профессор анатомии: «Единственный путь к сердцу женщины – через ее вагину. Из матки и фаллопиевых труб надо попасть в полость малого таза, оттуда через лифматическое пространство и протоки нужно следовать ввысь по венам, и вот вы у цели!» Форсман в своих записях ехидно подметил, что, возможно, именно эта шутка и вдохновила его на попытки попасть в сердце через сосудистую систему.
В первый же год обучения в медицинской школе Форсмана очаровало сердце, в особенности его заинтересовали эксперименты французского ученого Клода Бернара, считающегося отцом современной экспериментальной физиологии. Бернар замерял давление в камерах сердца лошадей и других животных, вводя им в сердце резиновый катетер через сосуды. (К слову, именно он придумал термин «катетеризация сердца».) Проведенные Бернаром исследования на животных убедили юного Форсмана, что введение катетера в человеческое сердце возможно и даже может быть безопасным. Юный студент-медик хотел узнать давление в камерах сердца и направление кровотока, понимать и структурировать его функции, как функции сложного механизма. Несомненно, он хотел избавить сердце от присущей ему эмоциональной коннотации. Тогда мысль о том, что человеческое сердце, подобно сердцу животного, является лишь насосом, по-прежнему оставалась еретической.
Весной 1928 года Форсман окончил медицинскую школу и влился в команду хирургов в эберсвальдской больнице «Агуста-Виктория». Вскоре после поступления в интернатуру Форсман упомянул о своей заинтересованности в катетеризации сердца в беседе со своим руководителем Ричардом Шнайдером, скромным и сдержанным научным сотрудником-администратором и другом семьи.
Форсман описал свой дерзкий план – он намеревался ввести тонкую, гибкую трубку в одну из вен, довести ее до верхней полой вены и таким образом попасть в правую половину сердца. Помимо всего прочего, он хотел провести эту процедуру на живом человеке, а именно – на самом себе.
Шнайдер, как и большинство научно-административных сотрудников среднего звена, не пылал любовью к подобным авантюрам. «Подумай о матери! – воскликнул он. – Подумай, каково мне будет сообщать даме, уже потерявшей мужа, что ее единственный сын умер в моей больнице в результате одобренного мною эксперимента?» Однако Шнайдер не стал разубеждать Форсмана в состоятельности его идеи. Он предложил ему для начала опробовать свою технику на животных.
Но Форсман был дерзким, амбициозным и наивным в вопросах академической науки и не отказался от своих планов. Он убедил помочь ему в проведении эксперимента своего коллегу-интерна Петера Ромейса[41]. История гласит, что за неделю до своей вылазки с медсестрой Дитзен Форсман встретился с Ромейсом в операционной. С помощью своего коллеги Форсман сделал надрез на своей левой руке и ввел резиновый катетер, предназначенный для мочевого пузыря, в латеральную подкожную вену, которая отвечает за выведение крови из руки. К сожалению, катетера длиной тридцать пять сантиметров оказалось недостаточно, чтобы достать до сердца. (Как правило, расстояние от руки до сердца в теле взрослого человека составляет от шестидесяти до восьмидесяти сантиметров.) Когда Форсман стал настаивать на том, чтобы дойти до кабинета флюороскопии и сделать снимок, дабы узнать, где именно находится катетер, Ромейс запаниковал и его выдернул. Ромейс позже говорил, что всегда считал Форсмана «несколько чудным, своеобразным человеком, одиноким и замкнутым, который почти никогда не общался с коллегами, кроме как по делу. Никто не знал, размышляет ли он о чем-то или вовсе умственно неполноценен».
Хотя это по большей части скрывалось, проведение экспериментов на себе давным-давно практиковалось в медицине.
Журналист Лоуренс Альтман описывал, что на протяжении столетий врачи и ученые часто предпочитали сначала проверять свои идеи на себе. Некоторые руководствовались тем, что этичнее будет сначала удостовериться в безопасности эксперимента и лишь затем подвергать риску пациентов. С другой стороны, экспериментировать на себе нередко было удобнее – иногда найти подопытных было непросто. К примеру, в XVIII веке Джон Хантер, придворный врач короля Георга III, целенаправленно ввел себе в член гнойные выделения пациента с гонореей, чтобы изучить способы передачи этого заболевания, и в итоге заболел гонореей и сифилисом (оказывается, у пациента были оба эти заболевания). Через сто лет студент-медик в Лиме, Даниэль Каррион, ввел себе кровь мальчика, болеющего распространенным в Перу заболеванием verruga peruana – перуанской бородавкой, чтобы доказать, что эта болезнь и «лихорадка Оройя» на самом деле являются последствиями заражения одним и тем же инфекционным возбудителем. Каррион впал в кому и умер спустя тридцать девять дней.
Какими бы ни были мотивы Форсмана, он в конце концов уговорил Дитзен, операционную медсестру, у которой были ключи от склада, достать ему катетер подлиннее; он позже писал, что вился вокруг нее, «словно кот-лакомка вокруг крынки со сметаной». Неделю спустя, 12 мая 1929 года, пока его коллеги дремали в своих дежурках, он был готов повторить свой эксперимент. Дитзен полагала, что станет первым подопытным Форсмана. Форсман считал иначе.
Надрезав кожу на внутренней стороне локтевого сгиба своей левой руки, Форсман для лучшего обзора расширил рану металлическими хирургическими щипцами. Он сделал надрез вдоль латеральной подкожной вены, иногда промакивая сочащуюся кровь, чтобы она не мешала ему работать. Он вытянул вену на поверхность; по цвету и текстуре она напоминала дождевого червя. Затем он надрезал вену. Кровь быстро вытекла из нее, и она тут же спалась, как хлипкая мембрана. Форсман ввел полученный от Дитзен шестидесятипятисантиметровый катетер и продвинул его дальше по вене. Позже он говорил, что чувствовал тепло, когда гибкая трубка царапала изнутри его вены, а еще у него началось легкое покашливание, которое он списал на раздражение блуждающего нерва – центрального нерва вегетативной нервной системы. С катетером, торчащим из кровоточащей руки, он отпустил Дитзен (она к тому моменту была разозлена, протестовала и пыталась освободиться от пут, которыми была привязана к столу) и велел ей пойти с ним в лабораторию флюороскопии, чтобы сделать снимок. Дитзен подчинилась, – возможно, она понимала, что они собираются войти в историю, а может, просто боялась порезавшего себя интерна. Они проскользнули этажом ниже. В кабинете флюороскопии Форсман лег на каталку, а Дитзен держала перед ним зеркало, чтобы он видел конец катетера на экране аппарата. Первый снимок показал, что катетер еще не достиг цели, и тогда Форсман протолкнул его еще глубже в руку, почти полностью введя его в вену. Прямо посреди этого процесса в кабинет флюороскопии ворвался сонный и всклокоченный коллега Форсмана, Ромейс, и попытался остановить его. Судя по всему, по больнице прошел слух, что Форсман пытается покончить с собой. Ромейс