— Начну с того, что после соглашения с тобой, были переговоры и с другими партиями, — сказал Конни. — В один прекрасный момент я понял, что без организации рабочих ничего не получится. Я связался с Гапоном, и мы встретились. Идея вооружённого восстания привела его в восторг.
— Георгий Аполлонович очень честолюбивый человек, — заметил Рутенберг. — Он всегда хотел быть во главе революции.
— Именно. Он явился ко мне с парнем по фамилии Петров. Тот совершенно очумел от любви к своему идолу и сказал мне, что питерцы готовы к восстанию и им не хватает только оружия, — продолжал Циллиакус. — Гапон решил сам отправиться в Россию принимать оружие. Замысел его был таков: десять или двадцать тысяч рабочих захватывают одну из морских пристаней; в это время он подходит на корабле, оружие выгружают на берег и раздают рабочим, и он во главе их идёт на Петербург.
— Он, уважаемый, всегда был склонен к авантюризму, — усмехнулся Рутенберг.
— А я ему объясняю, что оружие не только для него. Он понял и обещал поделиться со всеми.
— Я, между прочим, прибыл в Санкт-Петербург по заданию ЦК эсеров, чтобы принять оружие, — произнёс Пётр. — Если бы меня не посадили, я должен был бы как-то состыковаться с Гапоном.
— Конечно, Пётр Моисеевич. Я бы тебя предупредил, — убедительно заявил Конни. — На это дело я дал ему пятьдесят тысяч франков и свою яхту. На ней он должен был переплыть Балтийское море.
— Он его переплыл?
— Тут-то и произошла первая странность. Яхта утонула возле наших берегов, а Гапон чудом спасся. Благодаря физической силе и характеру добрался до суши. Ну, мы его приняли и укрыли от полиции.
— Я читал, корабль с оружием затонул, — сказал Рутенберг.
— А это другая странность. Он сел на скалу. Какими же идиотами нужно быть, чтобы забраться на скалу! — воскликнул Циллиакус. — Команда была подобрана, вроде бы, опытная? И ничего другого не оставалось, как взорвать этот плавучий склад оружия. Какое-то количество снесли на берег, но большая часть затонула. В Петербург ничего не попало. А вот водолазы вскоре нашли корабль и подняли оружие.
— Да, странная история. Уму непостижимо, как могли совпасть эти две случайности?
— Почему две? Три. Твой арест. Уверен, Пётр, не случайности это. Всё умело подстроено. Знаешь, я подозреваю Азефа. Он был в курсе всего, знал все подробности. Он использовал все возможности, чтобы внести неразбериху и безответственность, а в крайнем случае, организовать масштабную полицейскую акцию и сорвать наш беспрецедентный проект.
— Евно? Глава Боевой организации эсеров? Знаешь, сколько терактов он в последние годы подготовил и осуществил? — изумился Рутенберг.
— Знаешь, почему я так думаю? Кто-то на меня стал доносить полиции два года назад. Потом я выяснил через друзей, что это мог быть только Азеф. Факты, Пётр, упрямая вещь.
— Это ещё не факты, Конни. Просто предположения.
— Сообщи твоему ЦК обо всём. Пусть решают.
— Конечно, конечно, Конни, — задумавшись, произнёс Рутенберг.
На другой день он попрощался с гостеприимным финном и вернулся в Санкт-Петербург. Он сидел в купе вагона и смотрел на несущиеся мимо него воды залива. Услышанное от Циллиакуса будоражило его голову и не давало покоя.
5
Вскоре ему представился случай встретиться с Савинковым. В то время он являлся заместителем руководителя Боевой организации, а планирование и исполнение связанных со смертельным риском операций требовало от него постоянного присутствия в России. Савинков, как и прежде, жил на Лиговке недалеко от особняка князя Владимира Барятинского, считавшего себя социал-демократом, куда иногда наведывался. Рутенберг рассказал другу об аресте. Борис внимательно его выслушал, а потом подтвердил его догадку.
— Меня это не удивляет, Пётр. Ты же помнишь, как в марте взяли всю Боевую организацию, шестнадцать человек. Тогда же арестовали и инженера Моисея Новомейского. Он обещал достать нам несколько пудов динамита. Его посадили в Петропавловскую крепость, а потом перевели в Кресты.
— А его не освободили по амнистии? — спросил Рутенберг.
— Конечно. Недавно я с ним встретился. Он предприниматель, и очень неглупый человек. Так он мне рассказал, что единственный, с кем он говорил перед арестом о динамите, был Татаров. А потом при опознании в тюрьме находился человек, который по фигуре оказался очень на него похож.
— Нужно отдать должное политическому сыску, — произнёс Рутенберг. — Они вербуют провокаторов из нашей среды. Я по приглашению Циллиакуса ездил в Гельсингфорс. Конни поделился со мной своими соображениями, почему провалилась операция по доставке оружия. Он уверен, что без доноса тут не обошлось.
— И кого он подозревает?
— Евно. Лишь он был осведомлён обо всех деталях.
— Это невозможно, Пётр, — возмутился Савинков. — Я в нём совершенно уверен.
— Тогда как объяснить арест членов Боевой организации и неудачу с транспортировкой оружия? Не слишком ли много случайностей?
— С Тартаровым партийный суд разберётся. А за Азефа я ручаюсь.
Пошёл дождь, и они укрылись в кофейне. Савинков рассказал о неудаче с приручением Гапона.
— Твой протеже, Пётр, нас разочаровал. Как только мы его приняли в партию, он пожелал войти в Центральный комитет, а потом вознамерился возглавить партию.
— Он — человек с большими амбициями, Борис, — вздохнул Рутенберг.
— Но работать