и сгорела. Надеюсь, немцы решат, что и мы с ней вместе сгинули.
Игнатов кивнул и задумчиво посмотрел вдаль. Ему явно что-то не давало покоя, но старший сержант то ли не решался об этом говорить, то ли просто не знал, с чего начать.
— Игорь, ты поспи, я подежурю, — предложил я Игнатову.
— Слушай, Петр, откуда у тебя только силы берутся? Ты же вместе с нами всю ночь пахал, причем за двоих, а то и за троих, и сейчас не меньше двух километров проплыл, пока на остров возвращался.
— Таежная закалка, — попытался я использовать привычную отмазку, но Игнатов лишь отрицательно покачал головой в ответ.
— Кто ты такой, младший лейтенант? — негромко спросил Игорь.
— Бывший житель Тувинской Народной Республики, таежный отшельник, старообрядец, а теперь еще и младший лейтенант РККА, — я постарался улыбнуться как можно беззаботнее.
— Ты все шутишь, — не принял мой легкомысленный тон Игнатов, — Знаешь, мы все тебе уже не раз жизнями обязаны, и далеко не только мы… Я все думал, говорить тебе или нет, а потом решил сказать. Не убьешь же ты меня за это, а и убьешь, так я тебе и так жизнь задолжал.
— У вас что рассудок помутился на почве переутомления, старший сержант! — в моем голосе лязгнул металл, хоть я и старался говорить тихо.
— Ничуть. Хотя повод для этого был знатный. Ты, младший лейтенант, когда поплыл командира с Никифоровым из реки вылавливать, приказал мне рацию свернуть. Мы ее потом в реке утопили, но я-то тогда не знал, что так будет, и решил еще разок все проверить перед укладкой в ящик. И знаешь, что я обнаружил? С приемом оказалось все нормально, а вот с передачей… Там есть усилитель. Инструктор нам рассказывал, что в этой рации он смонтирован в виде отдельного устройства. Так вот, блок этот оказался абсолютно нерабочим. Мало того, что у него повело корпус и внутри все залило водой, так еще и в паре мест отвалились плохо припаянные контакты. Снаружи все это было не особо заметно, но я полез разбираться и, честно говоря, сам себе сначала не поверил. Совершенно очевидно, что повреждения эти возникли задолго до того, как мы высадились на остров. А ты потом на моих глазах по этой наполовину мертвой рации передавал данные для стрельбы людям подполковника Цайтиуни… Метко стрелять, быстро бегать и плавать, с невозможной точностью метать ножи — все это еще как-то можно объяснить, особенно если сам хочешь поверить этим объяснениям, но корректировать огонь гаубиц с помощью неисправной рации… Я, признаться, поначалу думал, что ты шпион. Не немецкий, а какой-то другой страны. Английский, к примеру, или даже из САСШ засланный. Но никакой шпион на такой фокус не способен, и теперь я даже не знаю, что и думать.
Игнатов молча смотрел на меня. Он не пытался ничего предпринять, а просто спокойно ждал моей реакции на свои слова.
Глава 9
— Здесь все меня в чем-то подозревают, — чуть помолчав, ответил я Игнатову, — и, поводов для этого, несомненно, хватает. Я действительно многое умею такого, что недоступно большинству обычных людей, и на это есть свои причины, вот только чтобы понять их нужно взглянуть на мир несколько иначе, чем все тут привыкли.
— А ты попробуй, младший лейтенант, объясни. Время у нас есть.
В очередной раз врать товарищу мне очень не хотелось, но и сказать старшему сержанту все, как есть, я тоже был не готов. Конечно, оставался еще вариант сослаться на секретность информации, но вряд ли это могло убедить Игнатова — он слишком хорошо меня знал и видел, что я совершенно не стремлюсь к контактам с НКВД и прочими любителями секретности.
Оставалось идти по скользкой дорожке полуправды, четвертьправды, недоправды и совсем неправды, прибегать к которой в последнее время мне приходилось все чаще, и в данном случае я не мог придумать ничего лучше, чем разбавить большую ложь жалкими каплями правдивой информации. Только очень я сомневался, что в этом насквозь материалистическом обществе придуманная мной история кого-то в чем-то убедит. Вот у немцев, с их тягой к мистике, такое могло прокатить, хоть и со скрипом, но здесь…
— Мои умения и навыки напрямую связаны с местом, где я родился и с условиями, в которых прошли мое детство и юность.
Игнатов попытался было что-то сказать, но я его остановил:
— Я сейчас не о тайге, вернее, не только о ней. Скажи, старший сержант, ты в Бога веришь?
— Непростой вопрос, — задумался Игнатов. — Я крещеный, родители об этом позаботились, но ты ведь знаешь, как в СССР относятся ко всему, что связано с религией, поэтому воспитание у меня соответствующее — полная моральная устойчивость к «опиуму для народа». В церковь никогда не ходил, а молитвы вспоминаю только под артогнем и при налетах немецких пикировщиков. А это имеет значение?
— Имеет. Я ведь вырос в семье старообрядцев, если ты не забыл. Немаленькая была семья, и люди в ней попадались разные, особенно из тех, кто в тайге дольше нашего прожил. Не буду углубляться в детали — они не важны. Скажу лишь, что моя прабабка, причем даже не родная, а, кажется, двоюродная, как-то гостила у нас, когда я был еще совсем мелким пацаненком. Она почему-то сразу в меня вцепилась и долго со мной о чем-то беседовала. Мне было скучно, но уйти или как-то прекратить этот разговор я даже не пытался — просто в голову такое не приходило. Отвечал на все вопросы, а потом даже не смог вспомнить, о чем был разговор. После этого случая бабка Марья стала часто появляться у нас. Родители слушались ее беспрекословно, сразу освобождая меня от всех дел по хозяйству и отдавая ей для ее странных занятий. Длилось это несколько лет. Я долго не мог понять, чего она от меня хочет, а потом стал замечать, что вижу мир несколько иначе, чем прежде, и эти изменения начали нарастать с пугающей быстротой. Бабка Марья умерла, когда мне было шесть, но запущенный ей процесс продолжался и после ее смерти. Отец учил меня охоте, выживанию в тайге, математике, географии, основам механики и физики. Моя бабка, немка Имма Клее, обучала своему родному языку, и все поражались моим успехам… А потом внезапно пришла болезнь. Отец говорил, что ее принес вышедший из тайги незнакомец, но я этого не помню. Я вообще ничего не помню об этом периоде. Отец рассказывал, что заболели все, причем мне почти месяц было так