Жили интересно. Отец, революционно настроенный, читал лекции для рабочих — они имели огромный успех, в особенности о «Машине времени» Уэллса, — умело используя на русской почве утопические идеи знаменитого англичанина. В 1914 году М. А. Рейснер вместе с Ларисой выпустил несколько номеров литературного журнала «Рудин». Название журнала в честь героя романа Тургенева, окончившего жизнь на баррикадах, говорило о направлении.
Короткий век, отпущенный Ларисе Рейснер (1895–1926) пришелся на мировую войну, революцию, гражданскую войну.
Но вначале были стихи. По форме они соответствовали понятиям декадентской поэзии.
* * *
…Палитру золотит густой, прозрачный лак,Но утолить не может новой жажды:Мечты бегут, не повторяясь дважды,И бешено рука сжимается в кулак.
Апрельское тепло не смея расточать,Изнеможденный день идет на убыль,А на стене все так же мертвый ВрубельЛомает ужаса застывшую печать.
Но есть предел желаний и труда,Смеется на холсте лицо Горгоны,Смеется гибельно, превозмогая стоны,Как под ударами гремящая руда!
Столь витиевато и узорно описывала Лариса Рейснер состояние художника, не способного вырваться из плена своей эстетики. Думая о себе. И вырывалась, вырывалась — вырвалась:
Песня красных кровяных шариковМы принесли, кровеносные пчелы,из потаенных глубинна розоватый простор альвеолыжаждущих соков рубин,Вечно гонимый ударом предсердийнаш беззаботный народиз океана вдыхаемой твердисолнечный пьет кислород.Но, как посол, торопливый и стойкий,радости долгой лишен,Мы убегали на пурпурной тройке,Алый надев капюшон.Там, где устали работать волокна,наш окрыленный прыжокбросит, как ветер, в открытые окнасвой исступленный ожог.
Такие стихи в дни молодости Ларисы назывались «научной поэзией». В наше время похоже начинали некоторые молодые метафористы.
Высокомерный царь поэтов, Александр Блок, всегда относившийся к поэзии женщин, мягко говоря, с плохо скрываемым равнодушием, однажды, ведя вечер, в котором участвовала Лариса Рейснер, талантливо сумел сказать о ней много добрых слов. И ни слова о ее поэзии.
Стихи были похожи на нее — красивые и холодные, однако в этом холоде жила огромная энергия жажды самовыражения, которая и позднее вела ее перо, создавая цветистые очерки о фронте и об Афганистане, где были сравнения: «колеса — это катушки, на которые намотано пространство», где было много птиц, в особенности лебедей — Лариса обожала их, — где угадывалась красивая рука талантливой словесной вышивальщицы.
Своеобразие ее характера состояло в сочетании горделивого себялюбия со страстной любовью к жизни.
Революция высветила эти черты.
* * *
Ходили слухи, что Лариса Рейснер имела непосредственное отношение к охране памятников старины и искусства в Зимнем дворце, которые с первых минут Октября приходилось спасать от разбушевавшихся революционных масс. Говорили также (никто, однако, не проверял), что от той деятельности остался у Ларисы на память о революции золотой перстень с такой величины алмазом, что — ой, ой, ой!..
Говорили: прямо из Зимнего, передав народному комиссару Луначарскому дело охраны ценностей, Лариса Рейснер ушла с моряками-балтийцами на фронты гражданской войны.
Утверждали, что летом 1918 года Лариса в боях под Казанью своей не женской смелостью решала исход сражений.
Рассказывали, что Лариса переоделась простой бабой, крестьянкой, пробралась в расположение колчаковских войск и в тылу у белых подняла восстание.
Через всю советскую культуру — литературу, живопись, драматургию, кино, — на протяжении семидесяти лет проходит образ женщины-революционерки в кожанке, с револьвером в руке или с рукою, опущенной в карман кожанки — предполагается револьвер в кармане.
Она ведет революционных матросов в бой. Она стоит на капитанском мостике во время страшной баталии, не уступая, а порой и превосходя силой духа и выносливостью самых крепких мужчин.
Образ, хоть и вобрал в себя разных женщин, прежде всего списывался с Ларисы Михайловны Рейснер. Начало этому положил Всеволод Вишневский своей «Оптимистической трагедией», где вывел Ларису как женщину-комиссара, ибо был на корабле, команду которого своими речами вдохновляла Рейснер.
В жизни, однако, все выглядело иначе. Ни один документ, ни с одной стороны не подтверждает того факта, что Лариса Рейснер распоряжалась действиями крейсера «Аврора» в ту октябрьскую ночь. Но, как говорится, нет дыма без огня. Женщина была. На крейсер не поднималась, но к нему подходила, возглавляющая делегацию, посланную Городской думой Петрограда, — графиня Панина. Делегаты Думы пытались проникнуть, опасаясь, что «правительство может погибнуть под развалинами», в Зимний, в Смольный и на «Аврору», но их никуда не пустили.
Что же касается Ларисы Рейснер, то она появилась на революционной сцене России несколько позднее рядом с фигурой Федора Раскольникова.
* * *
В 1918 году Лариса Рейснер прошла по Волге, Каме и Белой весь путь вместе с военной флотилией, которая помогала Красной Армии отвоевывать города и селения от белогвардейцев и чехословацкого корпуса. И во многом, благодаря ее личности и ее перу поход оказался легендарным.
Командующий флотилией — Федор Раскольников. Фигура сильная, многозначная, резкая, чрезвычайно характерная для того периода. Можно сказать — живой монумент революционного энтузиазма. Образ революционной силы. Лишь перед Ларисой смягчался Раскольников.
Война счастливо совпала с любовью.
Возможности Федора были грандиозны.
Красота и смелость Ларисы необычайны.
Все в превосходной степени.
Лариса стала женой и флаг-офицером, адъютантом Раскольникова. Случались в походе, благодаря присутствию Ларисы, экзотически-незабываемые впечатления. По пути следования флотилии на берегах Волги, Камы и Белой было много брошенных помещичьих имений. В некоторых остались нетронутыми мебель, еда, одежда.
Лариса облачалась во всевозможные «ничьи» наряды и появлялась на кораблях то в пышных платьях дам, то в легких платьицах девушек. При этом она была проста в обращении с командой, демократична и весела.
Она любила опасные ситуации и сама нарывалась на опасности. Так, один из участников событий Волжской флотилии Н. Карташов, восхищаясь Ларисой, рассказывает, как она неожиданно появилась у них на канонерской лодке и приказала открыто пойти в разведку на катере. Третий комфлот возражал, считая нецелесообразным подвергать команду бессмысленному риску. Упрямая Лариса настояла на своем:
«Она встала рядом у руля, улыбалась, довольная тем, что идет навстречу опасности. Быстроходный катер-истребитель, рассекая воду, устремился по фарватеру вниз, в расположение противника. А затем скрылся из нашего наблюдения. Лишь по начавшейся стрельбе 37-миллиметровых пушек и пулеметов нам удавалось определять его местонахождение. С наших судов открыли заградительный огонь. Началась артперестрелка. Вскоре катер-истребитель, искусно маневрируя, возвратился обратно целым и невредимым».
Откуда это чувство вседозволенности?
За Ларисой Рейснер стояло многое: и революционная деятельность отца, и ее собственная преданность большевикам, и, конечно, прежде всего «морской вождь» — Федор Раскольников.
Восторгаясь Ларисой, ее красотой, стремительностью, уверенной смелостью, простые мужики-матросы вряд ли принимали всерьез эту хозяйку революции. Трудно поверить, что их могли вдохновить ее ненатуральные речи, обращенные к ним:
«Товарищи моряки! Братва! Вы хорошие и боевые молодцы. Все как на подбор собрались. Мне пришлось быть в Казани и видеть, как контрреволюционеры-белогвардейцы расправлялись с нашими братьями. Этого никогда не забыть… Мне удалось вырваться и пробраться сюда через линию фронта, и вот я опять среди своих… Я счастлива встретиться с вами и приветствовать моряков, почувствовать ваш боевой дух, вашу готовность бить и гнать врагов с нашей родной матушки-Волги. Мы вместе должны мстить нашим заклятым врагам».
Все же она вдохновляла их, завшивленных, замученных нескончаемыми малопонятными войнами мужиков, взбадривала своей победительной женственностью, напоминая, что где-то есть у них пусть не такая, но своя баба.
Ларису Рейснер можно назвать часто встречающимся в России типом ряженой, народной артисткой, у которой жизнь — огромная сцена для проявления ее талантов.