За Северуса, недоступного, но манящего Северуса умирать или страдать было уже поздно - тот исчез. Но куда? Старый перец Директор в ответ на ошеломляющий рассказ Люциуса о манёврах министра Скримджера на почве розыска графа Снейп и неустойчивости поста господина Директора Хогвартса, его, Дамблдора, так ничем подробным или особо секретным не поделился. Старый дурень! Вот болван! Не то бы отнёс бы Люциус весь компромат господину Директору, и делов-то. А так… Придётся самому - а уж сколько лет не делал ничего подобного! - так вот, сделать портключ, переносящий лорда Малфоя и… его возлюбленного сына, который всенепременнейше отправится за отцом, из кабинета разгневанного, уж точно, не особо обрадованного, министра назад в особняк Малфоев, укреплённый усиленными, как во времена Волдеморта, не к ночи будь помянутого, защитными контурами, в которых и сгореть можно дотла. Но для этого нужно с неким измерительным прибором попасть прямо в кабинет к Скримджеру. Под каким бы предлогом?.. А, верно, можно сделать так, да, и скорее всего, именно так, а не иначе…
… Началась церемония «отведения» молодой жены в дом супруга, а значит, фактического прощания с родителями, хотя по обычаям никто не препятствовал им навестить дочурку и погостить у зятя с месячишко, особенно когда новоиспечённая матрона будет на грани разрешения от бремени. По ромейскому обычаю Адриана укрылась от мужа в плотных, даже излишне, объятиях толстой матроны, а Северус должен был «умыкнуть» свою «сабинянку», что он и сделал, легонько потянув за рукав столы жены - и чего это она, такая полнокровная, завернулась в тяжёлую, плотную паллу? Адриана тотчас выскочила из объятий матери и крепко схватила профессора за руку, воспользовавшись его внезапным, нежданным-негаданным замешательством.
Свадебная, наевшаяся-напившаяся, еле передвигающая ноги процессия отправилась в сопровождении многочисленного плебса и некоторых совсем ещё мальчишек - патрициев Сибелиума, кричащим по свадебному обычаю:
- Талассию! Талассию! Талассию!
Это тоже должно было напоминать, как несколько десятков мужчин - древних латинов, ушедших от лёгкого, но с трудом превеликим переносимого ими ненавязчивого ига этрусков в горы, добыли себе жён у соседнего племени сабинян. От этих смешанных браков и пошли ромеи - древние римляне. Спустя несколько поколений, размножившиеся и воинственные, как все горцы, они покорили столицу этрусской разнежившийся династии Тарквиниев - Рим. А потом древние ромеи выдумали красивую историю о Ромуле и Реме и своём тотеме - волке, в данном случае, как ни странно, самке - волчице. Ну, надо же было кому-то выкармливать близнецов! Не самцу же!
А слова, выкрикиваемые толпой, напоминали о похищении самой прекрасной, по-настоящему девственной сабинянки, не то, как это мурло, гордо идущее во главе свадебной процессии, предназначавшейся некоему, должно быть, здоровенному и мощному мужику-латиносу Талассию, при случае могущему и прибить до полу-смерти. И чтобы не было излишнего насилия между своими - латинами, укравшие девицу, на вопрос: «Кому?» - отвечали: «Талассию!» Вопросов больше не возникало. С тех давних пор и сохранился распространённый свадебный клич.
Папенька с Маменькой уже давно, хоть и с большой неохотой покинули свадебный пир но так велит обычай! - распрощавшись до ночи с новыми знакомыми - высокорожденными гостями, многие из коих имели знакомые по очертаниям, как у молодого мужа, «волшебные палочки», как только их гостями не нарекаемыми, это всё равно, смысл-то один и тот же, чтобы встретить молодожёнов в доме Снепиусов, приняв невестку, как дщерь свою в Госпожи - домочадцы.
Перед пошатывающейся Адрианой, по-прежнему наглухо закутанной в тёмно-красную паллу, десятилетний высокорожденный ромейский мальчик нёс факел, за руки молодую, объевшуюся и потому спокойную, но ещё, ох, какую бодренькую с подпития жену, вели ещё двое мальчиков того же сословия, а позад четвёртый патрицианский мальчик нёс в одной руке - прялку, а во второй - веретено, как знак обычного занятия матроны - сучить шерстяные нитки и ткать потом из них одежду для мужа. Ведь о нём и только о его благополучии отныне должна заботиться младая жена, уже с завтрашнего утра выказывая своё послушание и покорное домохозяйствование. А уж он, ежели по нраву придутся ему её заботы и ласки, сыновья, ею рождаемые, оденет её и в шерсть мягкую, рабынями сотканными, и в шёлк заморский, такой тонкий, как пушинка, драгоценный, который столь хорошо множественными слоями одевать летом.
Приветственные выкрики толпы скоро сменились на Versus fesciennini, похабные песни, самой приличной из которых была такая:
Вошло орудие в пещеру,
К супруга радости великой была пещера та закрыта.
Знать, берегла невеста честь,
С рабом иль человеком не сношалась.
Так отворяй же ворота, супруга честная!
Пускай твой пенис, о супруг, пробьёт защиту непорочну,
Ворвётся вглубь и изучит все прелести влагалища горячего, большого.
Пусть пенис твой ворочается в нём, в кольцо покрепче забивает свайку,
Ты в пестик поиграй ещё, что ступку толчет, в кувшин и воду позабавься.
Глядишь, супруге радость принесёшь,
Зачнёшь наследника ты в первую же нощь.
Мальчиковую поющую процессию сопровождал молодой супруг, уже тихо постанывающий, так, чтобы не было слышно окружающим его «друзьям», от жуткой, никогда прежде не окутывавшей его голову с… такой неимоверной силою, мигрени и шатающийся весьма сильно от выпитого, но из-за этого так и не прошедшего головокружения. А так хотелось забыться - даже не в объятиях Квотриуса, а одному, на своём и только своём, не очень-то широком ложе. Ну да и оно сойдёт, авось Северус не свалится с него в ночи, только бы его все - все! - оставили в покое. Ну хоть на пол-ночи, потом можно будет завалиться и к Квотриусу… если он не отбудет плавным морским - а почему морским, а не простым речным? - паромом к супруге самого Сева. А, может, сегодня «по расписанию» завалиться к Гарри?
Следом за ним шли сопровождающие гости - опять гонители и гонительницы злых каких-то духов - «друзья» и «подружки». Да было ещё около десятка - полутора упившихся высокорожденных патрициев, которые решили проветриться на морозце чтобы, вернувшись, продолжить есть и пить. Похабникам-мальчишкам за их «творчество» и просто прохожим гости бросали лесные орехи, для плодородия и в знак счастья. На греческие орехи из-за их дороговизны не поднялась рука самого чванливого Сабиниуса Верелия.
Подойдя ко входу в дом, Северус поднапрягся и поднял наевшуюся и напившуюся до отвала, и без того пухлую, а попросту - жирнющую супругу на руки, чтобы перенести её через порог, дабы молодая жена не споткнулась об него, что считалось очень дурной приметой. А приметы оно, как Восток, дело тонкое - ещё изнасилует его, Сева, или Квотриуса.