На главной храмовой жрице, посвятившей себя Венере Златокудрой, была только туника без рукавов и спущенная с правого плеча палулла* . Голову её увенчивала высокая коническая причёска и небольшой колпачок с кистью и пурпуровой повязкой - знак её высокого положения в славословиях своей богине на свадебной церемонии.
Две помощницы были в одних лишь туниках, но хотя бы с длинными рукавами. Одна из них приятно и мягко играла на кифаре, а другая громко, отчётливо распевала гимны богам - Венере Златокудрой и Гименеусу, Союз Скрепляющему. Ох, побыстрее, что ли, заткнулась бы она, уж больно громко вы поёте, мадам. Хотя Северус отметил, что поёт она хорошо, хотя и блеет неумело вместо бельканто, но это пение было уж чересчур для его дико, дьявольски больной головы. Головокружение всё никак не проходило, хоть он, попирая все возможные законы вежества, прилёг на подушки у стола. Он не помнил, как дошёл обратно от храма в дом, занимаемый семьёй невесты. Кажется, его кто-то поддерживал в состоянии равновесия… магически. Ну, не Верелий же или шестеро ненавидящих и ненавидимых братьев Адрианы?
Он вообще мало, что помнил из всей свадебной церемонии. «Не мне, не мне, но имени Твоему!», - раздавался никогда не слыханный вживую боевой клич тамплиеров в его голове. «Твоему», в данном тяжёлом случае означало: «Терплю всё это безобразие лишь ради Квотриуса!». «Скорее войдёшь к супруге - скорее и зачнёшь наследника», - так, по крайней мере хоть что-то запомнилось из бессмысленной болтовни Папеньки, подарившего Северусу тогда камею «с персями». Знал только профессор, что сейчас начнётся развесёлая пьянка-гулянка с острыми шуточками и пересудами, но жгучую воду жениху с невестой не поднесут, в отличие от остальных присутствующих. Да, чтобы молодожёны не перепились тяжёлой ышке бяха, и не зачал бы молодой супруг по пьяни жене убогое дитя. Видимо, раньше таких случаев было достаточно для того, дабы сохранить такое ограничение для молодых. Им подадут только винця, зато креплёного, фирменного, от Наэмнэ, а это куда лучше, чем неочищенная вода жизни, ышке бяха - в доме у Снепиусов всё же нет перегонного куба! А в доме Снепиусов есть, благодаря трудам Северуса.
Невеста сидела в знак смирения перед старшими, отныне будущими заменять ей отца с матерью - простецами, что было особенно обидно, свёкром и свекровью, не забывая, впрочем, о многообещающих взглядах, посылаемых супругу, в наброшенной на голову золотистой фламмеум, и в праздничных, такого же цвета башмачках. У Адрианы были удивительно маленькие ножки, будто детские, и это очень понравилось супругу, как умиляли его и раньше, до удара этими «миленькими» по животу, маленькие, короткопалые кисти новоприобретённой жены. Но дальше «нравится» и «вызывает умиление» его эмоции, понятное дело, не распространялись. Северус, скорее, думал о том, как и при каких обстоятельствах ему снимать свадебную фату с жены - при обязательных свидетельницах или же в их благодатное отсутствие. Тогда пускай драгоценная ткань остаётся нетронутой, на невесте, закладываясь в складки во время беспокойного сна, пока… её не снимет Квотриус. Конечно, наутро Адриана, если… Если её похотливую вагину не удовлетворит своим орудием, а оно у него могучее, как знал Северус по себе, названный брат, передумавший сношаться с женщиною, пред лицом почитаемых им богов и богинь связанной с высокорожденным братом, то Адриана уже с ранья бросится жаловаться на нерадение мужа своей приёмной матери - свекрови. И Северусу сам Малефиций, устроивший этот брак наряду с проклятущим Верелием, начнёт читать мораль, что, мол, так нельзя обходиться с дочерью самих Сабиниусов, обижать её небрежением… Но профессор был уже заранее мысленно готов к беспощадному и недвусмысленному отпору.
… Вероника Гонория показалась всем очень тощей, потому-то и была закутана в белую, праздничную, но плотную шерстяную паллу, даже задрапированную, чтобы скрыть растущий живот. Престарелая женщина была болезненного вида - всё-таки поздняя беременность переносилась плохо, особенно после вынужденной прогулки через пол-города. Но она смело подошла сначала к «сыну», а потом к невестке и сказала обоим несколько проникновенно ласковых, поэтических слов о супружеском счастье, упомянув, к удивлению «сына» даже столь нравившегося ему Модестина. Настолько эта высокорожденная, не в пример столь же, а может, и более высокого рода Адриане, патрицианка, происходившая из семьи самого Божественного Кесаря Гонория, была образована и начитана.
Толстая матрона в белой палле, закутанная до бровей даже в доме, действительно мать Адрианы Ферликции, сопровождавшая и поздравившая дочь и зятя, была, в отличие от Вероники Гонории, немногословна, произносила «проздравления» коряво и неграмотно, с ошибками, которые даже иноязычный Снейп не позволял делать себе. Но что уж тут, как говорила его «тёща», ещё надо было поучиться, и не на научных семинарах - такому языку «обучались» с пелёнок в самых низших слоях плебса. Совершенно очевидно, что она была магглой, воспитавшей единственную (а, может, единственно выжившего ребёнка, и это скорее всего) дочь в том же презренном для Северуса духе и, вполне вероятно, для собственного супруга - велеречивого волшебника - тоже. Брак же не представившейся матроны из плебса с магом Верелием совершён был из-за обязанности обзавестись семьёй после утраты прежней супруги, видимо, тоже магглы. Скольких жён оставил, разведясь, да и пережил Верелий, наплодивший похожих на него сыновей, один Мерлин ведает. Лишь дочь походила обликом на словно безымянную мать. Верелий не представил свою очередную, «проходную» жену гостям, а все домочадцы - и свободные, и рабы - и без того знали по имени свою возлюбленную, тихую Госпожу.
После того, как были спеты все гимны, ко всеобщему счастью уже проголодавшихся высокорожденных патрициев, в отношении пустых желудков ничем не отличимые от плебса, разве что качеством, но не количеством съедаемого и выпиваемого, началась обжираловка. А как иначе было назвать это внешнее разнообразие каш на бараньем жиру в отсутствии пресловутой пшеничной каши, заначенной специально для молодого супруга, но это только пока молодые не войдут в убранную шелками брачную комнату, которой в доме Снепиусов послужит опочивальня жениха. И сколько бы грехов однополой любви в ней не совершалось, невесте о сём знать не надобно. Даже если старшие братья запомнили, как Господин дома уложил невменяемого сводного брата - полукровку на эту самую постель и передали всё Адриане. Она, наверняка, всё позабыла, влюбившись, как дурочка в своЕГО ламию и, по основной ветви, мужеложца. По крайней мере, она была безмерно благодарна уже любимому жениху за, хоть и вельми болезненный но такой желанный… теперь, когда она полюбила другого - супруга - выкидыш рабского «производства».