Более всего немец опасался, что в момент черной мессы небо затянут тучи, не давая холодному лунному свету озарить лицо жертвы — это было непременным условием ритуала. Каждый день, удалившись в рощу, он молился о ясной погоде. Но утром назначенного дня небо было пасмурным, и над Осташковом пролился несмелый дождь, прибивший дорожную пыль и освеживший молодую листву. Однако к полудню развиднелось, и уж после того было ясно. Орн ликовал, предвкушая сытную кормежку для своего хозяина.
Действо началось чуть позже захода солнца. Несколько опричников из тех, кому Орн особо доверял, заняли места вокруг низины за садом, чтобы никто ненароком не потревожил их командира во время обряда. Сами они боялись даже взглянуть на происходящее. С тем, что Орн колдун, они давно смирились, хоть и были христианами. Их разбойничьим душам защита на этом свете (что Орн обещал им, покуда они будут подле него) была куда важнее, чем рай после смерти — на него они уже давно не уповали. Опричники стояли у истоков кровавых рек. А те текли по их судьбам, выбрасывая на берега памяти кости убитых и забирая новые жизни — невинных и виновных. И хотя помнили опричники о покаянии и всепрощении, но не верили, что такое может быть прощено. Страшась адовых мучений, они страстно хотели задержаться на этой земле и надеялись, что молитвы Орна продлят их скорый век еще на день, и еще на день, и еще… И потому в ту ночь, как и в другие подобные, они ревностно охраняли черную мессу немца.
А тот уже запалил факела, которые освещали пляшущим заревом перевернутые черные кресты, вкопанные в землю по кругу. Мерцающий неровный свет выхватывал из мрака белые камни, чьи холодные тела образовывали символы, знакомые лишь чернокнижникам. Костер уже лизал котел, что был подвешен на шпаге, лежащей на рогатинах. От огненных всполохов плясали тени на жертвенном камне, ожидавшем меж трех дубов свежую невинную кровь, которая должна была подарить силу обряду и мольбам колдуна, обращавшего на себя взгляд своего рогатого покровителя.
Когда вода в котле закипела, Орн, скинув с себя длинную черную накидку, что была на нем с самого рассвета, двинулся по кругу, чуть поводя плечами и издавая низкие гортанные звуки, в которых угадывалась латынь. Чуть пританцовывая, переходил от креста к кресту, дотрагиваясь до их верхушек загрубевшими от свершения бесконечных убийств и пыток пальцами. Круг за кругом ход его становился все быстрее, движения все порывистее, а клокочущие в горле звуки перерастали в пугающую песню. В ней слышались предсмертные стоны тех, кто закончил свою земную жизнь во время прошлых месс, во множестве свершенных Орном за долгие годы. Колдун словно собирал их вместе, напоминая своему черному хозяину, как много он для него сделал. Когда колдун начал шестой круг, он уже почти бежал, извиваясь всем телом, конвульсивно дергая головой и не прекращая гортанного пения, больше походящего на стоны раненого животного. Внезапно Орн рухнул на колени напротив жертвенника и замер. Через несколько мгновений, проведенных в мертвенной тишине, он рывком разогнулся, воздев руки вверх. И тогда…
Все Осташково, от боярского подворья до самой дальней трясины, накрыла волна низкого, вибрирующего звука, рожденного в черной утробе колдуна и вылетевшего из его горла.
— О-О-О-О-О-М-М-М-М-М-М! — завопил он, исторгая из себя сатанинский призыв. И тут же затих, вновь упав лицом вниз. Так лежал он довольно долго, пока новая гортанная песня, сперва еле слышная, не стала вскипать в его горле, словно пузырящееся дьявольское варево. Она клокотала, приподнимая и раскачивая тело чернокнижника. Потом вскинула его, одним махом поставив на ноги. Вновь понесся он вдоль крестов, содрогаясь в кошмарном танце, чтобы, описав шесть кругов, опять упасть ниц перед жертвенником. Когда Орн шестикратно повторил адову пляску, каждый раз изрыгая из себя вопль, приносящий кошмарные сны всем обитателям Осташкова, от младенцев до старцев, тогда, обессиленный, упал он, распластавшись на пентаграмме, выложенной из камней.
Казалось, он отдал всего себя этому страшному ритуалу. Но не прошло и нескольких минут, как он поднялся, тяжело дыша. Бормоча что-то на корявом уродливом языке, он кинулся за раскидистые кусты и тут же показался из-за них, неся на плече нечто громоздкое, завернутое в дерюгу. Его ноша тряслась, извивалась и сдавленно мычала, силясь закричать. Поднеся живой сверток к жертвенному камню, подле которого стояла глиняная плошка с измельченными травами, он бросил его на землю. Раздался приглушенный стон. Рывком сорвав ткань со связанной обнаженной Аксиньи, рот которой был туго забит кляпом, он аккуратно положил ее на жертвенный камень. Упершись лбом в край жертвенника, он принялся истово молиться, шепча заклинания, временами срываясь на короткий гортанный крик.
Девушка застыла, не то парализованная страхом, не то обездвиженная волей колдуна. А когда она, предчувствуя скорый конец, стала мысленно читать «Отче наш», умоляя о спасении, Орн замер на полуслове, почуяв неладное. Глянув на лицо жертвы, искаженное ужасом, он ласково улыбнулся, приложив палец к губам. После прислушался и, не почуяв более молитвы, продолжил свои бормотания.
Закончив, он одним прыжком вскочил на ноги.
— О-О-О-О-О-М-М-М-М-М! — вновь взревел колдун, выхватывая из-за пояса изогнутый нож с ручкой из берцовой кости его первой жертвы. — О-о-о-м, — выдохнул он еле слышно, вонзая лезвие в грудь Аксиньи. Ее крик, рвущийся сквозь кляп, смешался с хрустом перерезаемых костей. Тремя мощными движениями вскрыв грудную клетку девушки, палач обнажил бьющееся сердце. Жертва наконец затихла, потеряв сознание. — О-о-о-м, — снова выдохнул Орн, запуская руку в глубокий разрез на груди девушки. На мгновение замерев, чернокнижник чуть присел и, распрямившись, резко рванул еще трепыхавшееся сердце.
Кровь хлынула в разные стороны, обливая жертвенник густыми ручьями. А колдун, запрокинув голову, занес сердце над жадно распахнутым ртом, сдавив его что было силы. Брызнувшая кровь оросила его лицо и хищные желтые зубы.
Потом, зачерпнув пригоршню пахучей толченой травы, он смочил ее жертвенной кровью и двинулся к котлу, держа в зубах сердце Аксиньи. Наступал главный момент обряда. Ради него Орн служил эту мессу. Наклонившись над кипящей водой, он зажал сердце в кулаке. Резким круговым взмахом свободной руки отдал приказ факелам, которые разом потухли, хоть и находились далеко от повелителя. Теперь мессу освещал лишь тусклый огонь костра. Выдохнув короткое заклинание, он бросил траву в котел, который вспенился розово-синим. Вновь сжав сердце в зубах, Орн наклонился над кипящей водой и подставил свое лицо горячему пару. Он стоял недвижимо, не издавая ни звука.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});