– Мало кому приходилось. Это тренировочный лагерь, ничего фантастического. Но гарантирую: притеснения личности там не будет. У тебя минута, решай.
Виктор Корнеев размышлял ровно минуту.
– Решил? – спросил Рябов.
– Если мне будет позволено уточнить… вы берете только меня из этой части?
Полковник чуть не подпрыгнул от мысленной радости. Не так дурен оказался его рекрут.
– Аналогичное предложение будет сделано еще трем рядовым, – ответил он. – Так каков твой ответ?
– Я согласен, товарищ Рябов.
– Называй меня Пастух, когда никого нет, – сказал полковник и протянул руку, которую Корнеев тут же пожал. – Собирай личные вещи. Через двадцать минут жди у машины, все бумаги я подготовлю.
– Будет сделано! Но у меня вопрос… Вы сказали, что ответите на него, если я соглашусь.
– Ну?
– Почему выбрали меня?
Рябов рассмеялся, глянув чуть в сторону, и подошел ближе. Неожиданно он положил руку на плечо Корнееву – совсем как отец.
– Да потому что ты умудрился взбесить Васильченко и чуть не довел его до приступа, – сказал он. – А это надо уметь. Понятия не имею, как вы тут проводили время, но мы это обсудим, и я сделаю выводы. А теперь – собираться шагом марш!
2
Московская Зона, второй день
17 марта 2014 г.
10:42
Во вторые сутки в Зоне город выглядел так, словно шел второй год аномального заражения. Ядовитый туман, не сумев покрыть всю Москву целиком, теперь блуждал по ее отдельным районам, в этот раз сосредоточившись на юго-западе. Казалось, он стал более интенсивным, или же непонятная дрянь в воздухе обманывала зрение. Доверять в любом случае уже было особо нечему. Слух загибался под обилием звуков – не столько громких, сколько нестандартных. Сложно было понять, чем жалобный крик отличался от предостерегающего или предупредительный выстрел – от фатального. В своем большинстве люди уже не обращали внимания ни на тот, ни на другой. Запахи смешивались друг с другом, рождая невообразимые коктейли вроде смеси горелой плоти и подводного ила, высохшего в аномалии.
Людская масса перестала быть массой, не сильно потеряв при этом в количестве. В отличие от вчерашнего дня оказавшиеся на открытой местности москвичи больше напоминали спонтанно возникших из ниоткуда чужаков, нежели элементы социального звена. Вчера каждый из них был беглецом, сегодня – выжившим. И этот опыт не проходил зря. Никто не смотрел никому в глаза – эта черта оставалась единственной, напоминавшей о столичных привычках. Сегодня она обрела новый смысл. За неверно истолкованный взгляд на улицах Москвы убивали. Чаще, чем за просьбу о помощи или звучащий невинно вопрос, хотя и реже, чем за замеченное оружие.
Природа проводила прополку общества по своим правилам, расставив малозаметные лужицы с искрами, протянув тонкие паутинки на уровне глаз, рисуя узоры из чего-то, напоминавшего мел, на стенах зданий. Первая стадия проверки на внимательность, которая по меркам сталкеров была обычным запрещающим знаком со световыми сигналами. Так, запретный участок, через который лучше не ходить. В Старой Зоне такие места даже не считались за опасные. К чему переживать за случайное попадание туда, куда можно не соваться? Видно же, что аномалия. И детекторы не нужны – достаточно бокового зрения. Видимая и интуитивно понятная аномалия – чепуха, о которой не стоит говорить, сродни трансформаторной будке в спальном районе, бочке с пропан-бутаном или ползущему экскаватору. Штуки опасные, но в обществе не считающиеся таковыми ввиду своей простоты. Там даже дети играют. Как может взрослый человек туда лезть?
Сегодняшний день показал однозначно – может.
Тела на улицах, которых при любой видимости можно было насчитать с десяток на квартал, далеко не всегда походили на тела. Это и было плохо. Труп в пиджаке мог никого не отпугнуть, пока не подойдешь поближе и не поймешь, что у данного господина грудную клетку всосало куда-то в дебри подземных пустот. А вот висящая в воздухе вставная челюсть казалась скорее заманчивой диковинкой. Не сразу поймешь, что ее владелец вовсе не расставался со своей челюстью и просто висит на ней, поддерживаемый непонятной силой, делающей невидимой органику вместе с кожаной либо хлопчатобумажной одеждой, – и, возможно, все еще жив.
Сейчас на улицах выживали только два типа людей: наблюдательные и везучие. Они не могли составить основу нового общества. Они были слишком разными. В получившейся зоне обитания не было места двум разным биологическим видам.
На каждые три тела с признаками аномального расчленения приходилось одно со следами от пуль, лезвий, камней и всего того, на что у природы воображения не хватало. Возможно, статистика была неверной. Иногда причина смерти казалась неопределенной. Иногда наличествовали все сразу.
– Выбирайтесь, братцы! – вещал голос из небольшого динамика, висевшего на фонарном столбе, который со всех сторон был облеплен объявлениями о поиске пропавших. – Всеми правдами и неправдами заклинаем вас: выбирайтесь из города! Не пейте воду из водоемов, берите только в бутылках! Ешьте только консервы с этикеткой и не берите ничего из чужих рук! Запасайтесь лекарствами! Не входите в дверь, если сомневаетесь! Берегите себя! И покиньте Москву к вечеру, слышите? К вечеру! В городе начинают выключать электроэнергию, наша станция еще держится на генераторах! Мой брат Тигран сейчас собирает топливо с бензобаков, но его надо много, и мы можем не успеть…
Издавая громкий гудок, на площадь выехал пустой грузовик, сверкая измазанным в крови бампером. Он снес фонарь, прервав трансляцию, проколол переднее колесо, но не утратил при этом скорости. Не остановили его и цветочные клумбы, раздавленные в щепки. И лишь острый угол многоэтажного дома оказался не столь податлив. Грузовик впечатался в него, заскрипев всеми узлами, его кабина смялась, словно слоеное пирожное. По дому быстро побежала вертикальная трещина.
Идущий в стороне человек даже не оглянулся на грузовик. Сейчас он мог заметить лишь то, что сильно выделялось бы на общем фоне безумия. Уже много километров он ничего не находил.
– Мы все умрем, урод! – с хохотом выкрикнул ему пробегавший мимо долговязый парень с кипой журналов в руках. То и дело из этой кучи вылетали отдельные листки, и их тут же подхватывал ветер. Человек не обратил на парня внимания, не задумался, зачем ему журналы. Он просто заметил их, потому что был наблюдательным. Наблюдательность сделала его детство, отрочество и юность, наблюдательность стала основой его образа жизни и не собиралась уходить просто так. Другая сторона его личности, анализирующая то, что наблюдательность приносила, сейчас бездействовала. Человек не пытался расставить по полочкам все, что видел. Он просто замечал, не пытаясь делать выводов. Он видел достаточно, чтобы обходить аномалии и не провоцировать людей на конфликты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});