По мнению Унсет, от этого будет хуже в первую очередь самим женщинам, они первые поймут, что это противоестественно: «Ибо в словах брачной церемонии заключается естественная правда жизни, можно сказать — закон природы: женщина выходит замуж за того мужчину, которого может назвать своим господином».
В Париже она ходила на кладбище, чтобы поклониться могиле своих старых идолов, знаменитых любовников из XII века Элоизы и Абеляра. Об этом она также пишет в своих парижских письмах. Она прославляет умную и образованную Элоизу, что «гордо покорилась» мужчине своей жизни Абеляру. А потом вспоминает и жившую на несколько веков позднее датчанку Элеонору Кристину Ульфельдт, которая, проведя двадцать два года в крепости Блоторнет, написала книгу «Память скорби» и никогда и ни в чем не отступилась от своего мужа, обвиненного в предательстве. По мнению Сигрид Унсет, Элеонора Ульфельдт являлась еще одним примером «безоговорочной и нерушимой женской верности»: «Возможно, умные и образованные женщины яснее понимают, что мужчина является естественным центром женского существования. Трудно поменять центр существования без того, чтобы вся жизнь не разлетелась вдребезги»[142].
Странно было слышать эти слова из уст писательницы, чья первая книга начиналась фразой: «Я была неверна своему мужу»! Настоящий шок для читателей «Моргенбладет»? Вряд ли, если они внимательно прочитали «Фру Марту Оули» со всеми ее печальными размышлениями вплоть до трагического конца. Однако не исключено, что некоторые из товарищей Сигрид по пирушкам были немало смущены — ведь у них на глазах женатый отец троих детей и красивая одинокая женщина вступили в отношения, которые в обществе заклеймили бы не иначе как греховной связью. Немногие посвященные, должно быть, удивлялись, как это ей удавалось игнорировать тот факт, что чья-то «жизнь разлетелась вдребезги по ее вине». Непохоже было, что Унсет примеряла публично отстаиваемые ею воззрения на брак к своей собственной жизненной ситуации.
Сигрид быстро освоилась в Париже и сообщала: «Хотя в Риме мне нравится больше, однако оба города похожи тем, что в них почти сразу начинаешь чувствовать себя как дома». Перо в ее руках будто ненадолго превращается в кисть урбаниста Сварстада, когда она берется описывать краски города: «Нарядные домики, выкрашенные в нежный оттенок серого, который изумительно контрастирует с зеленью листвы <…>. И Сена чертовски хороша — прозрачная вода, собирающаяся в водовороты под мостами, а по вечерам в реке отражаются горящие на мостах белые и красные огни»[143].
Они остановились в «Отель дю Сенат», где жили «почти одни художники» и где Андерс К. Сварстад был частым гостем. В Париже он учился и потом неоднократно приезжал работать. Сварстада хорошо знали в местной норвежской артистической среде, и когда той весной художники провожали гроб с телом Бьёрнстьерне Бьёрнсона домой, на место последнего упокоения, в число свиты, естественно, входил и Сварстад[144]. Теперь он решил познакомить свою подругу, известную писательницу, с не менее известным Анри Руссо, также добрым другом. Вероятно, Сварстад первым открыл для норвежской публики этого своеобразного художника-наивиста. Он же организовал первую выставку Руссо в Норвегии. Перед тем как войти в разукрашенную арку ворот дома номер два по улице Перрель, Сварстад предупредил свою возлюбленную: «Не пугайся, если он вынет из стакана вставные челюсти, а потом нальет тебе туда красного вина!»[145] А еще Сигрид сообразила — и это не могло ей не понравиться, — Сварстад изо всех сил старается избежать общества Оды Крог, несмотря на всю поддержку и признание его таланта со стороны Кристиана Крога.
Сварстад забавлял Унсет своими ироническими комментариями и меткими описаниями парижских злачных мест и нравов артистической богемы. И рисовал. В набросках, сделанных в его разоблачающей манере, очаровательный город художников нередко представал с совершенно неожиданной стороны. Сварстад умел подмечать детали и показать, как обклеенные плакатами общественные туалеты оживляют симметрию парижских улиц, какая величественная панорама открывается с высоты колокольни собора Парижской Богоматери.
Во втором письме из Парижа Унсет пишет именно об этой панораме. Дома она карабкалась на вершины, чтобы получше рассмотреть окружающий горный пейзаж, здесь — чтобы окинуть взором крыши домов, сориентироваться в паутине улиц. И один опыт накладывается на другой. С колокольни Нотр-Дама перед ней как будто бы снова предстают родные места, ей видятся пики Вестронд и Рондеслотт. Поклонница городского пейзажа, она и природу вплетает в свою картину «огромного прекрасного города, где человеческие жизни скапливаются в огромные сгустки». Возможно, для своих словесных описаний Парижа она черпает вдохновение в работах Сварстада. Город, творение людей, представляется ей естественным порождением человеческой натуры. Однако в своих воззрениях на природу она остается непоколебимой: «Сама по себе она бездушна, разве только мы не разглядим в ней отражение собственной души». Натуралист Сигрид Унсет не верит в существование души природы, ее описания всегда отличаются точностью и реалистичностью.
Судя по ее письмам сестре, она наслаждается жизнью. Рассказывает о художественных выставках, восхваляет Моне, зато старые знаменитые художники рококо кажутся ей чуть ли не обычными декораторами. А что сестра скажет о ее покупках? «Во-первых, кимоно, я ношу его утром и вечером и выгляжу в нем очень миленькой»[146]. Кимоно это, рассказывает она дальше, из настоящего японского хлопка и обошлось ей в восемь франков. «Потом настоящая большая панама, которая, по общему мнению, мне чрезвычайно идет». Сигрид подробно рассказывает обо всех своих приобретениях, от белья до аксессуаров, и описывает хорошенькие вещички, что купила сестрам в подарок на Рождество.
Время, когда Унсет со Сварстадом гуляли по Парижу, могло показаться временем поистине безграничных возможностей. На их глазах наклеивают афиши, оповещающие о выступлении «Русского балета» с премьерой «Жар-птицы» Стравинского. Может быть, Сварстад описывал ей свою встречу с Максимом Горьким в Неаполе, а она рассказывала о дебюте норвежского писателя Оскара Бротена, также певца рабочих кварталов Осло. При них в Париже открывается «Гомон Палас», крупнейший в то время кинотеатр в мире, рассчитанный на пять тысяч мест. Однако их все это никак не затрагивает. Оба художника находятся на пороге одного из важнейших событий в своей жизни. Сварстад по-прежнему пишет нежные и заботливые письма Рагне и детям. Унсет по-прежнему ничего не рассказывает близким о своем спутнике. Но оба понимают: никаких компромиссных решений быть не может.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});