— А мы не слишком торопимся?! — В его голосе были и недоверие, и холод.
В ту же секунду Лина поняла, что ее прицел дал сбой или что взятая ею верхняя нота вышла фальшивой. Это было равносильно тому, как если бы цирковая гимнастка сделала неосторожное движение и сорвалась с высоты. Лина поняла, что ошиблась — выбрала неверную тактику. Фотограф смотрел на нее холодно, изучающе, отстраненно. «Ах, нет, дорогой, ты оказывается не похотливый самец, а существо — кто бы мог подумать! — сложносочиненное! С тобой надо поосторожнее, потоньше. Побольше женственности, романтичности». С ним не получится быстро, наскоком, в данном случае не обойдешься красной помадой и кружевными трусами. С этим парнем понадобится время, его нужно будет приручить. Все это она поняла-просчитала за пару секунд. Она взглянула на него с некоторым удивлением. Может быть, впервые как на человека, а не как на цель-средство. Что ж, выходит, бывают и такие, как этот, как там его… Данила.
Значит, нужно ждать. Ладно, она ждала уже так долго — целую ледяную вечность, что сможет еще немного или много — сколько понадобится. Придется начать все сначала, с белого листа. Это как в настольных играх из ее детства, в которые они с Павликом любили играть — бросаешь фишку, продвигаешься на несколько ходов вперед, радуясь, что заветная цель и победа близко, и вдруг раз — выпавший кубик показывает, что тебе нужно вернуться назад, в самое начало. Твой результат обнулился, ты снова на старте и надо начинать все заново.
Лина вздохнула и сделала вид, что смутилась.
— Прости, Данила, знаешь, бывает, что я от волнения веду себя глупо. Просто… Просто ты мне понравился.
Она коснулась его руки и как будто нежно и робко переплела их пальцы. Он напрягся, но руки не отнял.
— Ты мне тоже нравишься, — спокойно сказал Данила. — Но я не люблю спешить. Все должно идти своим чередом, я считаю.
Лина внутренне усмехнулась: а ты серьезный парень, Данила Суворов. Молодец. Какой же ты, мать твою, молодец.
— Конечно, ты прав, — улыбнулась белая овечка Марина.
* * *
Все то время, что они гуляли по Саду, он пристально за ней наблюдал, подмечая мельчайшие детали, запоминая все, что она рассказывала о себе. Впрочем, говорила она скупо, словно бы стараясь не сказать лишнего. Однако же он заметил, что его спутница умна и прекрасно образована.
Мимоходом Марина сообщила, что знает несколько иностранных языков, и они даже перекинулись парой фраз на французском и английском, которые Данила сумел выучить за годы своих зарубежных поездок. Она упомянула, что играет на фортепиано и что когда-то училась в художественной школе. Но когда он спросил ее, кто она по профессии — девушка отмахнулась и не стала вдаваться в подробности. И было еще кое-что, его удивившее. Они заговорили о Петербурге, о расхожих стереотипах, связанных с городом, о том, что Петербург считают городом мертвых, и Марина вздохнула:
— А что мертвые? Они всегда рядом с нами.
Данила улыбнулся — будь он чувствительной барышней, то счел бы, что фраза эта прозвучала, пожалуй, зловеще.
У нее был странный, обволакивающий парфюм, который длинным шлейфом тянулся за ней по осенним аллеям. Данила чувствовал его как нечто плотное и осязаемое.
Сгущающиеся осенние сумерки, красивая незнакомка в черном платье, звуки джаза — странное приключение. В Марине было что-то и отталкивающее, и невообразимо привлекательное. И когда она — сама! — вдруг прильнула к нему, впилась в его губы с такой страстью, как будто это последний поцелуй в ее жизни, он растерялся. Глупая ситуация — не отталкивать же ее, черт побери. В конце концов, чего хочет женщина, того хочет Бог. В этом смысле фотограф Суворов был истинным джентльменом. Он был джентльменом и во всех прочих смыслах, поэтому, когда она недвусмысленно предложила ему поехать к нему домой, он честно сказал ей, что не любит такой быстрой езды и что надо бы сбавить обороты.
Все происходящее было настолько странно, что он уже решительно ничего не понимал. Вот только что они говорили о литературе, о джазе, и вдруг она повела себя как проститутка — поцелуи, намеки, просьба пригласить ее в квартиру! Однако при этом на проститутку она никак не похожа. Кроме всего прочего он заметил, что она явно расстроилась, когда он отверг ее притязания. Будто бы ей было очень нужно, чтобы он согласился и привел ее в квартиру Ивана. Он молчал, словно отгородившись от нее нарисованной в воздухе ментальной разграничительной линией.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Марина нежно коснулась его шеи, и он поразился, какая у нее холодная рука. Она, очевидно, продрогла в своем красивом вечернем платье (сегодняшний прохладный вечер предполагал верхнюю одежду, а Марина, хоть и была одета элегантно, но не по сезону). Он спросил ее: не холодно ли ей, а она как будто даже удивилась — холодно? Нет-нет! Словно бы она вообще не испытывала элементарные человеческие реакции типа холода.
Летний сад закрывался.
Они вышли в ночной город и пешком дошли до того самого места, где расстались накануне; остановились возле дома, который Марина вчера назвала своим. На сей раз Данила решил сделать вид, что уходит, а после спрятаться в укромном месте и подождать, чтобы убедиться в том, что она действительно живет здесь. Они простились, договорившись на следующий день встретиться снова.
Марина улыбнулась ему на прощание, застенчиво, нежно, и шагнула в арку дома. Данила перешел улицу и заскочил в маленький магазинчик на противоположной стороне, откуда хорошо просматривалась арка, в которой недавно скрылась девушка. Через некоторое время у дома остановилось такси, из арки показалась Марина. Она села в машину, и такси умчалось.
«Ясно, стало быть, все, как я думал, — она не живет здесь. Это была очередная ложь», — усмехнулся Данила. Откуда она вообще такая взялась?!
Он вдруг вспомнил, как в детстве они с пацанами любили рассказывать друг другу страшилку о девушке с кладбища. Вот парень знакомится с девушкой, провожает ее, а она просит проводить ее до кладбища. Они доходят до кладбищенской ограды, и она исчезает за кладбищенскими воротами. Бинго — она там живет! М-да… А что — эта бледная красавица Марина вполне может быть да хоть с кладбища!
Что она там врала про то, что жила в его квартире когда-то? Может, и жила, лет сто назад!
Его телефон затренькал — ему звонили из Географического общества, приглашая принять участие в осенней экспедиции на Север. Фотографировать Север Данила любил, а посему при ином раскладе он непременно бы согласился поехать, однако теперь отказался от поездки. Он остается в Петербурге. На эту осень у него другие планы — надо поиграть с Мариной (или как там ее зовут на самом деле) в игру, правил которых он пока не знает.
Он вдруг вспомнил обжигающее тепло этой женщины, вкус ее губ — что ж, надо признать, что эта игра его возбуждала и уж точно вызывала желание дойти до финала.
* * *
Манана изумленно смотрела на разложенные перед ней предметы. Особенное впечатление на нее произвела картина с попугаем.
— Ты нашла клад? В этой квартире? — выдохнула Манана. — Девочка моя, да какой же это клад? Клад — это изумруды, золото или как их… яйца Фаберже!
— Вот и я о том же! — вставил Леша. — Я ей говорил — барахло какое-то нашли, отдать его обратно домовику с барабашкой!
— Любители золота и яиц Фаберже, а давайте вы оставите свои ценные комментарии при себе, — не сдержалась Теона. — Раз уж нашли — будем разбираться с тем, что имеем. Значит, Нана, ты считаешь, что хозяева квартиры не будут претендовать на эту находку?
— Нет, — покачала головой Манана. — Ты можешь оставить эти сокровища себе!
— А вдруг хозяева потом схватятся и предъявят претензии? — уточнила Теона.
— Да кто схватится? Когда все по… — Манана запнулась и замолчала.
Теона усмехнулась:
— Самое время поговорить о хозяевах! Итак, чья это квартира?
— Ничья, — вздохнула Манана. — Не о чем говорить.
Она отвернулась, показывая, что разговор закончен, и начала взбивать крем для пирожных.