два и номер три. А спустя еще двадцать месяцев – номер четыре и номер пять.
Обе рабочие группы по-прежнему работали в изоляции, не подозревая о существовании друг друга. А инженер по-прежнему самолично контролировал каждый изготовленный экземпляр. Поскольку боеприпасы доставлялись в одно из бронированных хранилищ при инженерском кабинете, он имел возможность инспектировать их в одиночку. Что, в свою очередь, позволяло уборщице ассистировать ему так, чтобы никто и бровью не повел. Или кто там кому ассистировал.
Бюджет и государственный заказ предполагали производство в общей сложности шести бомб по три мегатонны каждая. Но главный руководитель проекта, инженер Энгелбрехт ван дер Вестхёйзен, давно утратил контроль над происходящим, если и имел его изначально, поскольку уже к десяти утра накачивался до потери памяти. А прислуга за все, слишком занятая уборкой и тем, чтобы тайком почитать в библиотеке, под рукой оказывалась не всегда. К тому же новую щетку ей так и не выдали, так что драить полы приходилось довольно долго.
Вот так и получилось, что после номеров четыре и пять параллельная работа продолжилась и привела к появлению бомб номер шесть – и номер семь!
В результате недоразумения атомных бомб оказалось больше на одну штуку, не попавшую ни в один протокол.
Этой бомбы не существовало.
Обнаружив казус, уборщица доложила о нем инженеру, который расстроился, и было от чего. Раз бомба не существует, то лучше ей и не начинать, иначе возникнут проблемы. Демонтировать изделие тайком, за спиной президента и правительства, инженер никак не мог. Да и не знал, как это делается. Но и демонстрировать свой просчет рабочим группам тоже не собирался.
Возможно, им закажут еще бомбы, утешала инженера Вестхёйзена Номбеко, а покуда та, которой пока не существует, продолжит это дело там, где никто ее не видит, – до тех пор, пока ей, глядишь, не разрешат существовать снова.
– Я подумал то же самое, – сказал инженер, хотя на самом деле подумал, что уборщица-то подросла и превратилась прямо-таки в лакомый кусочек.
В общем, несуществующую бомбу заперли в чулан по соседству с тем, где хранились шесть ее вполне существующих сестер. Ходу туда не было никому, кроме самого инженера. Ну и этой-как-ее-там, само собой.
За больше чем десяток лет, проведенных за двойным контуром ограждения, Номбеко успела перечитать все более или менее стоящее из всего, что имелось в скромном библиотечном фонде научного центра Пелиндаба. А также большую часть нестоящего.
За то же время она вполне сформировалась как женщина – ей было почти двадцать шесть лет. Белым с черными, насколько она понимала, смешиваться все еще не полагалось, ибо так велел Господь в Первой Книге Бытия – согласно реформатской церкви. Не то чтобы она присмотрела себе в Центре какой-либо объект для смешения, но тем не менее. Ей мечталось о мужчине и о том, чем они могли бы с ним заняться. Не в последнюю очередь в этом самом смысле. Она и картинки видела – в книге, ненамного превосходящей литературными достоинствами публикацию британского профессора от 1924 года насчет мира во всем мире.
Впрочем, жить без шансов на любовь в научном центре за двойным контуром было лучше, чем оказаться по ту сторону контура, но без шансов на жизнь. Там ей светила единственная форма плотской близости – с червями в земле, куда ее зароют.
Так что Номбеко вела себя тихо и по-прежнему не напоминала инженеру о том, что семь лет успели превратиться в одиннадцать. А она остается все на том же месте.
Просто чуть дольше.
• • •
Вооруженные силы ЮАР получали все больше вливаний из экономики, не имевшей на это средств. Под конец военным доставалась пятая часть безнадежно дефицитного бюджета страны – на фоне все новых эмбарго, вводимых другими государствами. Один из самых болезненных ударов патриотическому духу ЮАР нанесла необходимость играть в футбол и регби самой с собой, поскольку других желающих не нашлось.
Тем не менее страна кое-как перебивалась, поскольку эмбарго было далеко не глобальным. К тому же многие выступали против дальнейшего ужесточения санкций. Премьер-министр Тэтчер в Лондоне и президент Рейган в Вашингтоне высказывались примерно одинаково в том смысле, что каждое новое эмбарго больнее всего ударит по беднейшей части населения. Или, как элегантно выразился лидер шведских умеренных Ульф Адельсон, «если мы станем бойкотировать южноафриканские товары, то оставим бедных негров без работы».
Но реально дело было в другом. Не то чтобы Тэтчер, Рейган (а заодно и Адельсон) питали слабость к апартеиду: расизм не котировался в мире уже несколько десятилетий. Но никто не знал, что придет ему на смену. Сделать выбор между апартеидом и, например, коммунизмом не так-то просто. Вернее, так: достаточно просто, Рейгану, который еще в бытность свою главой Гильдии американских киноактеров боролся за то, чтобы в Голливуд не пробрался ни один коммунист. Но как это будет выглядеть, если он потратит миллиарды и миллиарды долларов на гонку вооружений, чтобы загнать до смерти коммунистический режим СССР, и одновременно допустит, чтобы аналогичный пришел к власти в ЮАР? К тому же у южноафриканцев, чтоб им пусто было, появилось ядерное оружие, хоть они и не сознаются.
Среди тех, кто не поддерживал Тэтчер и Рейгана в их заигрывании с апартеидом, были шведский премьер-министр Улоф Пальме и вождь Ливии на пути к социализму Муаммар Каддафи. «Апартеид не может быть реформирован, апартеид должен быть ликвидирован», – рычал Пальме. Вслед за чем и сам оказался ликвидирован – человеком в расстроенных чувствах, не вполне отдающим себе отчет в том, кто он и зачем это сделал. Либо другим человеком с противоположным набором свойств – этого никто толком так и не выяснил.
Каддафи, напротив, еще долгие годы пребывал в добром здравии. Он тоннами отгружал оружие южноафриканскому движению сопротивления АНК, о чьей благородной борьбе против режима белых угнетателей Претории не уставал громогласно заявлять, одновременно пряча в собственном дворце виновного в массовых убийствах Иди Амина.
Приблизительно так обстояли дела в мире, когда тот в очередной раз продемонстрировал, каким странным боком все может повернуться. В США демократы объединились с республиканцами (а заодно с Пальме и Каддафи) и выступили солидарно против своего президента. Конгресс принял закон, запрещающий любую торговлю с ЮАР, а также любые формы инвестиций. Также отменялись все прямые рейсы в США из Йоханнесбурга: каждому пилоту, который на них решится, придется выбирать: или он развернется в воздухе, или будет сбит.
Тэтчер и другие европейские лидеры сообразили, к чему все идет. На подмогу лузеру никто не спешил,