общем, парень учился неплохо, да еще и политикой интересовался, несмотря на юный возраст, так что особых причин для беспокойства не было.
В следующие годы градус общего безумия снизился до такой степени, что Ингмар предпочитал заниматься педагогикой дома, а не мелькать на публике. Если он куда и выбирался, то непременно брал с собой детей, один из которых требовал особого внимания: сын, изначально обозначенный как Хольгер-2, довольно рано стал выказывать шаткость в вере. В отличие от номера первого.
Волей случая регистрации удостоился Хольгер-1, и он же, само собой, стал обладателем соответствующих документов, в то время как номера второго с точки зрения закона не существовало. Он считался как бы запасным. Единственным, чем второй номер отличался от первого, были способности к учебе. Поэтому на контрольные в школу отправлялся Хольгер-2, вне зависимости от того, чья была очередь. Кроме того раза, когда второй номер слег с температурой. Пару дней спустя учитель географии поинтересовался у Хольгера, с чего это вдруг он поместил Пиренеи в Норвегии.
Видя, как не повезло второму номеру, Хенриетта все больше расстраивалась. Неужели ее любимый дуралей и правда не признает никаких границ?
– Еще как признаю, дорогая моя Хенриетта, – заверил Ингмар жену. – О них-то я сейчас и думаю. Я уже не так уверен, что удастся захватить всю страну за один раз.
– Захватить всю страну? – переспросила Хенриетта.
– За один раз.
К сожалению, в географическом отношении территория Швеции чересчур длинная и узкая. Ингмар начал прикидывать, как преобразовать страну пошагово, начиная с юга и продвигаясь все севернее. Можно, в принципе, двигаться и в обратном направлении, но там, на севере, такая холодина. Попробуй изменить государственное устройство при минус сорока!
Что дополнительно удручало Хенриетту, так это то, что первый номер словно бы не испытывал ни малейших сомнений. Глаза у него горели. И они разгорались тем ярче, чем более ужасные вещи говорил Ингмар. Тогда она решила, что не допустит ни единого нового сумасбродства, не то и сама с ума сойдет.
– Или ты сидишь дома, или катись на все четыре стороны! – сказала она Ингмару.
Ингмар любил свою Хенриетту и принял ее ультиматум. Ротационное школьное обучение, само собой, продолжилось, как и нескончаемые лекции о деяниях всевозможных президентов, былых и нынешних. Безумие развивалось своим порядком, продолжая мучить Хенриетту. Зато вылазки Ингмара прекратились почти до самых выпускных экзаменов.
Тут ему снова приспичило, и он отправился в Стокгольм на демонстрацию перед королевским дворцом, в стенах которого только что явился на свет кронпринц.
Это стало последней каплей. Хенриетта позвала Хольгера и Хольгера и усадила на кухне.
– Теперь, мои милые детки, я расскажу вам все, – сказала она.
И рассказала.
Рассказ ее растянулся на двадцать сигарет. Начиная с их первой встречи с Ингмаром в суде Сёдертэлье в 1943 году и далее везде.
Она не давала оценок поступкам их отца, просто излагала, как все было. Включая то, что он перепутал новорожденных, и теперь неизвестно, кто из них появился на свет первым.
– Так что ты, номер второй, на самом деле, может, первый. Не знаю, и никто не знает, – сообщила Хенриетта.
Ей казалось, эта история говорит сама за себя и сыновья сумеют сделать из нее правильные выводы.
Права она оказалась ровно наполовину.
Оба Хольгера сидели и слушали. Но для одного это была героическая сага, история человека, одержимого социальным протестом, духом неустанной борьбы и преодолений. А для другого – хроника объявленной смерти.
– Вот и все, что я могу сказать, – закончила Хенриетта. – Для меня было важно это сделать. Запомните, что вы услышали, подумайте, чего вы сами хотите от жизни, и тогда вернемся к этому разговору с утра за завтраком, хорошо?
В ту ночь Хенриетта молилась, даром что была дочерью коммунистического лидера. Она просила Бога, чтобы сыновья простили ее, простили Ингмара. Чтобы дети поняли: все можно поправить, можно начать нормальную жизнь. И чтобы Бог помог ей, когда она пойдет в муниципалитет писать заявление о гражданстве для почти восемнадцатилетнего новорожденного. Чтобы все уладилось.
– Прошу тебя, Господи, ну пожалуйста, – повторила Хенриетта.
И уснула.
Ингмар не вернулся и на другой день. Хенриетта успела утомиться, пока сварила кашу себе и детям. Ей было не больше пятидесяти, но выглядела она старше.
Ей все вдруг стало тяжело. Во всех отношениях. Все внушало тревогу – теперь, когда дети услышали ее рассказ. Оставалось дождаться их суда. Их и Бога.
Мать и сыновья снова уселись за кухонным столом. Хольгер-2 посмотрел на нее, все почувствовал и все понял. Хольгер-1 не посмотрел и не понял. Но почувствовал. Почувствовал он, что Хенриетту надо утешить.
– Не беспокойся, мамочка, – сказал он. – Обещаю тебе никогда не отступать! Покуда я жив и дышу, я продолжу папину борьбу! Покуда я жив и дышу! Слышишь, мама?
Хенриетта услышала. Услышанного хватило ей с лихвой. Ее сердце разбилось. От горя. От чувства вины. От подавленных грез, надежд и мечтаний. От того, что почти ничего в жизни не вышло так, как ей бы хотелось. Оттого, что тридцать два года она жила в непрерывной тревоге. И от только что прозвучавшего заверения одного из сыновей, что безумие продолжится и дальше, до скончания времен.
Но в первую очередь от четырехсот шестидесяти семи тысяч двухсот «Джонов Сильверов» без фильтра, выкуренных с осени 1947 года.
Хенриетта была бойцом. И любила своих детей. Но если сердце разбито, оно разбито. Обширный инфаркт отнял у нее жизнь за считанные секунды.
• • •
Хольгер-1 так никогда и не понял, что сам, вместе с Ингмаром и сигаретами, убил родную мать. Номер второй думал поначалу ему это объяснить, да решил, что ничего уже не поправишь, и воздержался. Но только прочитав в местной газете «Лэнстиднинген Сёдертэлье» объявление о смерти, Хольгер-2 осознал, до какой степени его не существует.
Любимая супруга
и мать
Хенриетта Квист
ушла, оставив нас
в безутешной скорби и печали
в Сёдертэлье 15 мая 1979 года
ИНГМАР
Хольгер
–
Vive la République
Глава 7
О бомбе, которой не существовало, и об инженере, которого вскоре постигла та же участь
Номбеко вернулась за оба ограждения по двенадцать тысяч вольт каждое, и время продолжило свой ход. Наказание, в реальности оказавшееся бессрочным, бесило ее даже меньше того факта, что она не поняла этого с самого начала.
Спустя пару лет после создания бомбы номер один параллельно были изготовлены бомбы номер