И тако разсуждая, по истине, государыня, я уже без ума стал, а о протчих моих бедствах уже и упоминать не смею, дабы тем не утрудить. Того ради, всемилостивейшая государыня, слезно прошу, умилосердися над нами бедными, напамятуй ко мне, последнему рабу вашему, высокую свою милость, чтоб чрез милостивейшее вашего высочества предстательство я хотя на время из здешней пеклы мог свободиться, которую милость так буду почитать, как бы ваше высочество из ссылки свободить или из варварскаго полону изволите меня, как самого невольника, выкупить, за что я со всею моею злосчастною и сирою фамилиею до смерти моей будем молить Всевышняго. Всемилостивейшая государыня вашего высочества всеподданнейший и нижайший раб
Артемий Волынский.
Из Царицына, июня 5 дни, 1725»{169}.
Начав с тяжелого выбора во имя долга — бороться ли с «повреждением интереса» государства или исполнять приказ, — автор заканчивает послание просьбой освободить его от службы, которая оказывается хуже ссылки и «варварского полону».
Должно быть, принцесса сочувственно относилась к жалобам достойного кавалера на «отлучение» его от придворных радостей, из-за чего его жизнь «не лучше простого поселянина», а даже хуже, поскольку ей угрожает опасность со стороны «варваров»-калмыков: «…неправильную и клятвопреступную войну сделали и ту сторону, с которою примирилися, обидели, и когда увидели, что им в том не поманил; также они хотели брата своего роднаго, который в прошлом году крестился, Петр Тайшин, убить до смерти, отчего он от них ушел ко мне, и что я его назад им не отдал, за то меня самого хотели поймать и, взяв меня с собою, бежать к Кубани со всеми улусами, и что там меня держать у себя скованова. А ежели б я стал обороняться, то и до смерти хотели убить…» Войдя в образ страстотерпца за интересы отечества, герой восклицает: «…уже бы лучше смерть, нежели в такия б тиранския руки с животом отдаться, где б, чаю, страдальческим мучением замучили»{170}.
Доживи Волынский до царствования дочери Петра, он бы наверняка занял достойное место при ее дворе. Пока же он только смог добиться освобождения от «пеклы», но не возвращения в столицу. За что только не приходилось отвечать губернатору! Летом 1725 года Артемий Петрович послал императрице пространное донесение о «винной продаже», из которого явствует, что он должен был обеспечить действующую в прикаспийских «ново-завоеванных провинциях» армию привычным для служивых «хлебным вином». Для этого он отправлял хмельной продукт за море, а в крепости Святого Креста организовал стационарный кабак. Но вот беда — Сенат разрешил «черкасам» (украинским казакам. — И. К.) в качестве компенсации за тяжелую походную службу свободно торговать привезенным с родины напитком, и они отбили покупателей у казенного заведения — кто же будет брать вино по пять или шесть рублей за ведро, когда можно взять по четыре? А тут еще давний недруг генерал-майор Кропотов, как «нарочно мне досаждая», купил для своих драгун 200 ведер на стороне. В результате «винная государственная продажа остановилась», а за убытки должен был отвечать губернатор.
Из этого же письма выясняется, что Артемий Петрович был своего рода дистрибьютором государыни, продавая в кабаках вино с ее вотчинных заводов. Однако и тут вышла незадача: ушлый приказчик Алексей Брынцов доставил в Астрахань шесть тысяч ведер, но с отчетом о стоимости вина и накладных расходах хитрил. «И я, — сетовал Волынский, — у него по се время подлинной ведомости не могу получить, по чему оное вино на месте стало, также и до Царицына с провозом. А как слышу, государыня, из слов его, чаю, половина, конечно, если не больше, покрадено: сказывает, будто оное вино на месте стало по 40 копеек ведро, чего на Украине никогда не бывало, да провозу почитает на ведро до сих мест около полуполтины; и, по-видимому, государыня, мне кажется, он достаточный плут, к тому ж и пьяница, и приехал сюда с метрессою, и слышу, что великие чудеса по дороге сделал и тирански без всякой вины бивал многих, также и подрядчиков, которые везли его на своем судне». Другой же царский «управитель» из саратовского имения, казак Ламехов, «истинно, государыня, мот, и пьяница, и такие диковинки делывал, что со братия с пьяными бурлаками войною прихаживал к Саратову и табуны отгонял; какому бы, государыня, от них в вотчинах вашего величества доброму смотрению быть?». Впрочем, служба есть служба: к посланию Волынский прилагал отчет о проданном вине и обещал шесть тысяч ведер, привезенные из царских вотчин, продать, а «что будет от продажи прибыли, о том буду всеподданнейше впредь доносить и, выправляясь, пришлю обстоятельную ведомость»{171}.
Отправляясь из Астрахани к новому месту службы, Волынский счел нужным перевести в Казань лошадей с астраханского дворцового конного завода и распорядился отправить в Саратов 283 пуда шерсти «с казенных покупных верблюдов» — по его мнению, она вполне годилась для московских «фабрик» или на продажу английским купцам.
Екатерина о Волынском не забыла. В июле 1725 года она списала с него наложенный Петром штраф и, самое главное, отозвала из Астрахани — но при этом оставила его провинциальным администратором и приказала по-прежнему ведать «калмыцкими делами». Волынский благодарил: «Получил я указ из Сената о том, что ваше императорское величество повелели положенный безвинно на меня штраф 12 000 рублев снять, а паче соизволили свободить из астраханской пеклы, и что я между здешних варвар волочуся на моих собственных проторях, за те мои убытки наградить. Я, волочася здесь, ныне уже было и до того дошел, что калмыки за мое к ним бескорыстное благодеяние и за труды и самого меня убить или поймать хотели. Дабы уже всему их бешенству конец был, для того, может быть, пробуду здесь до октября месяца или и дал е. Когда уже ваше императорское величество соизволили калмыцким делам быть в моей дирекции в Казанской губернии, я в том предаюсь в волю вашего величества».
В Петербурге министры сочли новое назначение не слишком удачным. В сентябре генерал-прокурор Павел Ягужинский сообщил государыне о мнении Сената против совмещения двух обязанностей губернатора: или ему «ведать» калмыками из Саратова — или управлять обширной Казанской губернией. Однако в итоге императрица постановила сохранить за Волынским и губернаторство, и калмыцкие дела, придав ему в помощь вице-губернатора, а по вопросу о сношениях с калмыками подчинить его командующему полевой армией на юге фельдмаршалу М.М. Голицыну
«Первое» казанское губернаторство во многом было формальным, поскольку Волынский большую часть времени вынужден был посвящать калмыцким неурядицам. Назначенный им наместник не желал мириться с Дасангом. В сентябре Церен-Дондук после встречи с губернатором в степи приказал своим людям готовить на него нападение. Волынский срочно вызвал к двум ротам еще 400 драгун — всё, чем располагал; в ответ обиженный ханский сын прервал переговоры и откочевал. В начале следующего года Церен-Дондук объединился с Дондук-Омбо и напал на улусы своего противника; конфликт удалось погасить только в октябре, но и после этого к губернатору приходили пространные письма с обеих сторон с перечислением взаимных претензий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});