«Конгресс на речке Сапуновке»
Формально состоявший в «подданстве» России калмыцкий народ жил по своим законам и кочевал по обоим берегам Волги на территории, почти не контролируемой российскими войсками. Имперская администрация должна была решать трудную задачу: обеспечить порядок на степной границе и не допустить конфликтов калмыков с другими оседлыми и кочевыми соседями, но и не позволить, чтобы недовольная калмыцкая знать откочевала в крымские или иные владения.
Стоявший много лет во главе калмыков хан Аюка до поры умел сохранять относительную независимость и держал в подчинении многочисленных детей и внуков. Астраханскому губернатору приходилось постоянно сноситься с калмыцкими кочевьями и узнавать последние новости в степи. Так, летом 1723 года он информировал Военную коллегию о набеге «киргиз казаков» (казахов. — И. К.) и подозрительном обмене посланцами между Аюкой и джунгарским великим ханом{157}.
Хан состарился, его старший сын и наследник Чакдорджаб умер, и в орде назревала борьба за престол. Осенью 1723 года Волынский вмешался в спор сыновей покойного за его владения на стороне старшего, Дасанга, вопреки воле самого хана, желавшего передать власть в орде сыну Церен-Дондуку. Под видом переговоров старый хан разжег страсти среди своих потомков и, докладывал Волынский, «так их помирил, что один другого ищут смерти, и уже оторвал от Досанга шестерых законных его братьев». Меньше чем с четырьмя сотнями солдат и казаков губернатор примчался на реку Берекет в 50 верстах от Астрахани, переправился на шлюпке как раз во время стычки, когда ханские сторонники напали на Дасанга, и прекратил «огненный и лучной бой».
«В этой игрушке, — писал Артемий Петрович Головкину, — думаю, что с обоих сторон пропало около ста человек, а раненых и больше». Волынский с горсткой людей столкнулся с выстроенными к бою калмыками. Дондук-Омбо просил его не заступаться за Дасанга, «в противном случае будет он с ним, губернатором, поступать по-неприятельски». В итоге этого столкновения Дасанг потерял около шести тысяч кибиток своих подданных с лошадьми и скотом. Тем не менее Аюка обвинил Волынского в том, что «держит партию Досангову и взял с него себе сто лошадей». Губернатор, в принципе отнюдь не отвергавший подарков, был возмущен: разве стал бы он брать взятки таким образом? «…ежели правда, изволил бы его императорское величество приказать меня самого на сто частей рассечь; а не только брать, истинно о том и не слыхал, только в прошлом году Досанг прислал ко мне две лошади, и то истинно такие, что обе не стоят больше 10 рублев, из которых одна и теперь жива, на которой воду возят». Более того, он сам тайно послал к Дасангу пороху и свинца, чтобы «между ханом и Досангом баланс был, а ежели тот или другой из них придет в силу, тогда трудно иного будет по смерти Аюкиной учинить ханом»{158}. Губернатор решил воспользоваться расколом в ханской семье для обращения в православие кого-либо «из Чапдержаповых детей» и выслал одного из братьев Дасанга, Баксадай-Доржи, в Петербург; тот стал крестником самого императора и православным князем Петром Тайшиным.
В феврале 1724 года старый Аюка умер. Волынский еще в январе двумя годами ранее предлагал решить вопрос о наследстве в пользу более слабого претендента, представителя боковой ветви ханского дома нойона Дорджи Назарова{159}. Сенат утвердил эту кандидатуру. Вызванному на заседание Волынскому сенаторы напомнили о недопустимости избрания нового хана «без воли его величества». Однако провести это решение в жизнь оказалось трудно. Из общества придворных и дипломатов Волынский отправился в степь, где ему пришлось вести долгие переговоры в юртах кочевников: убеждать, угрожать или «ласкать» несговорчивых и чуждых европейским нравам «партнеров»; раздавать им присланные из столицы меха и другие товары. Надо было следовать непривычным церемониям, угощаться местными яствами — густым бараньим супом с луком и перцем и кумысом, наблюдать «выходящие из пределов благопристойности» пляски, терпеть ночной холод и дневную жару, «…среди дня нет возможности отдохнуть или насладиться прохладой. Самый ветер в степях горячий, воздух как бы нагретый в печи… Бывало землю в кибитке ульют водою, расстелют ковер посреди оной, и, взявши подушки, ляжешь, и только оным способом несколько освежаешь себя от дневного зноя», — вспоминал свою жизнь в Калмыкии 100 лет спустя российский священник-миссионер{160}.
Из-под Саратова Волынский в конце июля писал Остерману: «Дело мое зело непорядочно идет, и по се время нималого основания не могу сделать, понеже калмыки все в разноте и великая ныне между ними конфузия, так что сами не знают, что делают; и что день, то новое, но ни на чем утвердиться не возможно, и верить никому нельзя, кроме главного их Шахур-ламы». Губернатор хотел получить в свое распоряжение несколько дополнительных батальонов, «понеже такую дикую бестию, кроме страха и силы, ничем успокоить невозможно»: «Сколько дел, государь мой, я не имел, но такого бешеного еще не видал, отчего в великой печали; покорно прошу вас, государя моего, милостиво меня не оставить в такой моей напасти по твоему обещанию, как я по древней вашей, государя моего, дружбе вашею ко мне милостию обнадежен».
Напрасно в августе—сентябре 1724 года в степи под Саратовом губернатор пировал с неумеренным употреблением «варенова и жаренова мяса в чашах, тут же поставлены были бадьи с вином, пивом и с медом» — на проходивших в «особливой кибитке» переговорах он так и не смог уговорить претендента. Дорджи Назаров, против которого выступили влиятельная вдова хана Дарма-Бала и ее дети, решив не рисковать, отказался от ханской власти. В качестве утешительного подарка он прислал губернатору 415 правых ушей, отрезанных его воинами у врагов — каракалпаков и казахов{161}.
Времени для консультаций с начальством у губернатора не было. Но разговоры с главой буддийского духовенства Калмыкии Шакур-ламой убедили его, что выбор возможен только из числа прямых потомков Аюки. Воинственные калмыцкие «принцы» доверия не внушали, тем более что вдова хана и ее внук Дондук-Омбо предполагали откочевать с подвластных России территорий на Кубань. «Во всех владельцах худая надежда, только главный их духовный Шакур-лама являет великую верность и усердие к его императорскому величеству», — писал Волынский в Петербург. Именно по совету Шакур-ламы Волынский посчитал необходимым поставить наместником Церен-Дондука, наиболее удобного и недовольного матерью. Лама обещал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});