Читать интересную книгу 1916. Война и Мир - Дмитрий Миропольский

Этот пройдоха Эрвин Киш ухитрился не только разнюхать про обыск на квартире Редля. Он как-то догадался связать самоубийство полковника со шпионажем в пользу русских… Но как?!

Как могла просочиться в газету информация, доступная лишь нескольким высокопоставленным офицерам Генерального штаба? Ведь даже императору Францу-Иосифу доложили обстоятельства дела не сразу, и в докладе частично скрыли размах шпионской деятельности полковника!

Как о важнейшем государственном секрете узнал какой-то чешский молодчик, за которым – Ронге, естественно, мигом навёл справки, – числятся только трескучие статейки об увеселениях и светской жизни?

Этот репортёр ведь и форму выбрал такую, что не придерёшься! Напиши он самую достоверную статью о шпионаже Редля – цензура тут же арестовала бы весь тираж. Газете угрожал бы не только серьёзный штраф, но и судебное преследование… Киш сделал хитрый трюк: он сообщил читателям сенсационную новость под видом её опровержения.

Статья потому и проскочила мимо цензуры – никто не знал, что нельзя допустить ни малейшего сомнения в кристальной честности Редля, что ни в коем случае нельзя позволить даже тени сомнения в случайности его смерти! Цензоры, конечно, решили: заметка упоминает о дурацком слушке, который тут же сама и опровергает, ссылаясь на официальные источники. Версия этих источников уже распространена и всюду напечатана; так что пусть газета, если ей не жалко места, напечатает чушь, на которую и внимания-то никто не обратит.

Ещё как обратили!

Август Урбански, похоже, слетит с места начальника бюро, прикинул Ронге. Самому Максимилиану вряд ли что-то угрожает: по счастью, полковник не взял его с собой в Прагу, решив самостоятельно закончить дело Редля. Вот и закончил…

Но хуже всего то, что русские тоже умеют внимательно читать газеты и теперь знают наверняка: Редль застрелился не из-за нервного срыва, а потому, что его разоблачили. Теперь в Петербурге понимают, что Вене известно, какие документы достались русской разведке. И австрийский Генеральный штаб срочно начнёт разрабатывать новые документы взамен утраченных.

Что продал Редль за те двести тысяч крон, что обнаружились на его счетах, и за ещё полмиллиона, в которые оценивалось его имущество – роскошное имение, шикарные автомобили, первоклассные рысаки? Или, может, часть шпионских гонораров полковник предпочитал хранить в рублях? Ведь рубль – валюта твёрдая, конвертируемая; он в два с половиной раза дороже австрийской кроны и обеспечен несметными золотыми запасами Российской империи…

Планы боевого развёртывания армий в начале войны – представлявшие, конечно, невероятную ценность, – оказались далеко не единственной жертвой. Редль выдал русским секретные служебные инструкции об охране железнодорожных сооружений, о минных заграждениях и об организации воинских перевозок. В Петербург ушёл целый ворох документов и схем, связанных с разведывательной деятельностью. Вражеским военным экспертам достались австрийские мобилизационные предписания, секретный справочник для высших командиров, обзор мероприятий имперской контрразведки за рубежом, списки агентов и шпионов, перечень адресов прикрытия, переписка австрийской разведки и контрразведки с разведками союзников, фотографии крепостей и последних войсковых манёвров…

В ужас пришёл не один только Ронге. Ущерб, который предательство полковника Редля нанесло императорским и королевским вооружённым силам, не поддавался оценке в цифрах. Огромный объём сверхсекретной документации предстояло разрабатывать заново, а конкретные военные приготовления – подвергать дорогостоящим изменениям.

В Петербурге смогут подсчитать, сколько времени займёт эта работа, и достаточно точно определят срок, на который Австрии придётся сдвинуть возможное начало военных действий. К тому же полностью переделать хорошо и тщательно разработанные планы всё равно невозможно – разве что принять менее удачные решения, чем были. А значит, противник проанализирует шпионскую информацию и вычислит составляющие стратегических планов, которые меняться не будут…

Длинными канцелярскими ножницами Ронге вырезал статью Киша из Praha Tageblatt, аккуратно наклеил гуммиарабиком на лист плотной бумаги и поместил в новую папку. Неизвестно ещё, как долго и чем предстоит пополняться этому делу, начатому после появления на почтамте первого пакета на имя Никона Ницетаса.

Погоня чешского репортёра за сенсацией закончилась трагедией для бюро разведки и контрразведки Генерального штаба Австрийской империи и Венгерского королевства.

Футбольный матч, проигранный любительской командой во главе со смышлёным капитаном Эрвином Кишем, сорвал торжественные похороны полковника Редля, раскрыл государственную тайну и заставил трёх императоров спешно менять свои военные планы.

Глава XXII. От любви до ненависти. Шаг второй

В девятьсот пятом году увидал он государя. Первого ноября. Точно, первого.

Помнил Григорий Распутин этот день. В родном Покровском первого ноября по православному канону чтили священномученика Садока, а по старинному языческому обычаю – кормили домовых. Задабривали духов, чтобы, значит, не вредили: ставили на сеновале кашу с мёдом…

Оказался он тогда в Петергофе, пригороде столичном. В Сергиевке – усадьбе принца Георгия Лейхтенбергского и черногорской княжны Анастасии. Сюда и приехали вечерком государь с государыней – богом данные папа и мама земли русской. От Царского Села до Сергиевки рукой подать.

Государь какой-то потерянный был. Но говорили долго. Трепетал сперва Григорий от страха: чай, с императором самим беседует! А после – от восторга трепетал. Вот ведь как, никого между ними, ни слуг, ни бояр, только он – и царь-батюшка! Прямо как в сказках, которых знал без числа.

От государыни пахло вкусно – вроде леденцами, как от сладких петушков на палочке, что Ефим Распутин детям с ярмарки привозил. Видно было: вслушивается царица, силится понять. Конечно, не русская ведь, да и мужика-то сибирского говор не вдруг разберёшь, грамоте Григорий не шибко обучен. Что хотел сказать – сам знал вроде. Только вот беда, увлекался! И мысль далеко вперёд слов убегала. А он запинался, прыгал, пытался догнать… Ну, да ничего. Кто хочет – тот поймёт, потому как в задушевном разговоре не слова надобно слушать, а сердце своё.

Увидел Григорий, почуял – вот те люди, которые понимают любовь. Ведь разобрать её трудно. Жалость – прямое естество, она у всех есть. Пожалел кого – и вот она, жалость. А любовь в изгнании живёт. Любовь – такая златница, что ей никто не может цены описать. Она дороже всего созданного самим господом, чего бы ни было на свете. Но только мало кто её понимает!

Беседовать о любви разные люди берутся, но по большей части только слыхали о ней, далеко отстояли. Даже и батюшки церковные, они ведь тоже двояко есть: есть – наёмники паствы, а есть такие, что сама жизнь натолкнула их быть истинным пастырем. У избранников есть совершенная любовь, к ним можно сходить послушать: не из книги будут сказывать, а из опыта. Ведь кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой премудрый, что самого Соломона научит! И не стоит бояться духа зла, а только продолжать во господе, петь ему славу, любить друг друга, храм любить и причащаться почаще…

Такие слова говорил Григорий государю с государыней, а они слушали его со всем возможным вниманием. Черногорские княжны Милица с Анастасией были довольны: всё больше, всё чаще интересовалась Распутиным императорская семья. Божьего человека стали приглашать в Царское Село. Конечно, не самого по себе, а с княжнами. Те сразу дали понять мужику, что не крестьянское это дело – с царём напрямую дружбу водить. Каждую встречу готовили. Дожидались случая, чтобы вроде как любезность оказать родственникам венценосным. Ждали, чтобы соскучились те, чтобы попросили, и уж тогда только везли брата Григория в Александровский дворец.

Привыкали государь с государыней к баюкающим мужицким речам и в свою очередь радовались. Как хорошо: ни слуг, ни бояр между ними – только они и простой мужик! Словно в сказке: царь-батюшка запросто с народом говорит. А народ ничего не просит, ни на кого не жалуется, и знай себе о любви твердит, о благодати земной да о царстве небесном. Про странствия свои богомольные рассказывает Распутин, про святые места, про бескрайние российские просторы. Он-то их исходил вдоль и поперёк, а вот императорской семье даже на Валаам никак не выбраться – даром, что совсем рядом остров монастырский, на Ладожском озере.

Так за редкими разговорами один год прошёл, и другой… Но встречи с Распутиным случаться стали всё чаще. Всё глубже в императорские души проникал голос народа, который обещал их величествам духовник Феофан. Не нравоучительствовал брат Григорий, как Иоанн Кронштадтский. Не гугнил себе под нос, как Митя Козельский. Не просил чинов и денег, как мсье Филипп. Не бился в припадках, как Дарья Осипова. Покой от него исходил. Хорошо с ним было…