по меркам старого, и дело с концом, – предложил ей Ямадзаки.
Кадзу не была особо набожной, но в знаменательный день встала в четыре утра, зажгла лампаду на домашнем алтаре. Она взывала к умершей жене Ногути, намереваясь действовать вместе с ней ради его победы. Из предрассветных сумерек сада в комнату влетели комары – они вились вокруг сложенных в молитве ладоней.
Кадзу про себя заговорила совсем не благочестивым тоном: «Ну, женщины, возьмемся за руки и во что бы то ни стало обеспечим ему победу».
Кадзу, которая в своей жизни не знала прекрасной женской дружбы, вдруг ощутила, что та возникла прямо сейчас, и на глаза навернулись слезы.
– Хороший человек. Да, хороший человек. Была бы жива, мы могли бы стать подругами!
Комары кусали ее благоухающее тело. Казалось, потерпеть этот зуд – значит чем-то помочь Ногути в победе. Кадзу долго говорила с покойной Ногути Садоко.
С восходом в сад упали первые жгучие лучи летнего солнца. Все заросло деревьями, поэтому путь лучам преграждала листва, а в центре отпечатался солнечный круг, будто искусно вырезанный из бумаги. Кадзу обернулась к белой садовой дорожке, и этот круг показался ей спустившимся на землю журавлем с раскинутыми крыльями. Когда-то она в шутку сказала Ногути, что в их саду летает журавль, – и это оказалось правдой. Да, это определенно добрый знак, но, боясь, что Ногути станет ее ругать, Кадзу решила не говорить ему.
Вскоре проснулся и Ногути. По своему обыкновению, он завтракал молча. Кадзу в конце концов сама нарушила молчание:
– Может, выпьешь сырое яйцо?
– Это тебе не спортивный праздник в начальной школе! – сухо отказался Ногути.
В нем жило жуткое тщеславие, граничившее с бесчувственностью – не иначе взращенное Англией. Но в отличие от англичан, он не обладал сардоническим, утонченным чувством юмора. Чтобы изобразить хладнокровие, Ногути прикидывался недовольным.
Пришел Ямадзаки, появились члены предвыборного штаба. Кадзу, согласно выработанному плану, в присутствии Ямадзаки достала из ящика новый летний костюм и белую розу. Ногути, едва взглянув, ощетинился:
– Что это? Я такое не ношу!
Кадзу, желая добиться цели, заплакала, уже зная, что вряд ли это поможет. Ногути все больше упрямился, Ямадзаки, сохраняя нейтралитет, пытался успокоить обоих. Наконец Ногути с ворчанием протянул руку к новому костюму, но прикрепить к лацкану розу отказался наотрез.
Настало время выезжать, и все вышли в прихожую. Кадзу протянула руку, чтобы поправить воротничок белой рубашки мужа, хотя в этом не было нужды. Незаметно для окружающих Ногути крепко сжал ее правое запястье. Сторонний наблюдатель наверняка принял бы это за проявление любви. Ногути же прошептал:
– Оставь свои глупости. Это неприлично.
После минутной борьбы костлявые пальцы Ногути извлекли предмет, который Кадзу прятала в правом кулаке. Это было огниво для привлечения удачи. Она знала, что муж терпеть не может подобные обычаи, но не сдержала желания проводить его, благословив таким образом. А Ногути все-таки разглядел, что она прячет в руке.
Когда сели в машину, Ногути отдал огниво Ямадзаки. Тот удивился, догадавшись, что произошло, но не возразил. Весь этот напряженный день его беспокоил камень, перекатывавшийся в кармане.
Ногути прибыл в токийский муниципалитет, уведомил о своем желании баллотироваться на выборах, получил ленту со своим именем и направился к выходу Яэсу на Токийском вокзале, где должно было состояться выступление. В лучах летнего утреннего солнца ослепительно сверкали белые рубашки собравшихся на площади. Многие прикрывали голову веерами. Вышедшего из машины Ногути рядом с грузовиком торжественно встречали члены профсоюза и группа поддержки. Он поднялся в кузов и с безразличным лицом приветствовал слушателей:
– Я – Ногути Юкэн, кандидат от Партии новаторов на выборах губернатора Токио.
Дальше он невероятно монотонно стал перечислять многочисленные пункты своей идеальной политической программы. Вдруг что-то случилось с микрофоном. Ногути, не заметив поломки, продолжал говорить, но тут в противоположном углу началось выступление Тобиты Гэна – кандидата-соперника. Из его микрофона, явно лучшего качества, лился бодрый голос, и в уши первых рядов толпы, собравшейся перед Ногути, била критика Партии новаторов и ее кандидата. Исправить микрофон на месте не было никакой возможности, поэтому решили без промедления вернуться в предвыборный штаб, а потом отправиться в район Кото, но все сочли это несчастливым предзнаменованием.
Молодежь выступление Ногути разочаровало; до Ямадзаки, находившегося среди членов штаба, долетали разговоры:
– Старик что, не может говорить поживее?
– Ладно еще сойти с дистанции на середине пути. Но заявлять об этом с самого начала как-то некрасиво.
Выступления же Кадзу следовало назвать воплощением эмоций, и везде ее награждали – может, отчасти в шутку – аплодисментами. В конце концов она произнесла речь на залитой жгучими лучами послеполуденного солнца привокзальной площади в Сибуе. У ног Кадзу стояло ведро с колотым льдом, и, промокая лицо носовым платком с завернутыми в него льдинками, она говорила около получаса. Громко, слишком близко к микрофону, поэтому порой неразличимо, но ее страстный тон уличной торговки-зазывалы привлек слушателей. Кадзу вытащила на свет случай с докладной запиской императору и использовала его в своей речи:
– Я говорю как жена Ногути Юкэна. Он даже мне ничего об этом не рассказывал. Такой он человек, не кичится своими достижениями. Я же, узнав об этом случае, была поражена. Все мы, и я в том числе, живем сейчас спокойно в чем-то благодаря Ногути. Это-то меня и поразило. Ногути всегда желал мира…
Когда молодые люди с улиц Сибуи прерывали ее криками:
– Нечего тут изливаться о любви к мужу! Хватит! – Кадзу с достоинством парировала:
– Конечно, я изливаюсь. Конечно, хочу убедить вас, чтобы вы его оценили. Отдав свой голос Ногути, вы не пожалеете. Я, его жена, вам это гарантирую.
Продолжая в том же духе, она сорвала бурю оваций. Выступление все не кончалось, Кадзу блестяще излагала суть дела и не обращала внимания на настойчивые знаки устроителей, так что один из молодых организаторов раздраженно отодвинул от нее микрофон. Лед смыл всю косметику с лица Кадзу, открыв здоровую белую кожу уроженки севера, и сейчас перед собравшейся толпой оно выражало неподдельную ярость – такую, кроме Ямадзаки, видели разве что служанки из «Сэцугоан». Кадзу с криком затопала ногами по днищу грузовика:
– Почему вы отбираете микрофон! Хотите убить Ногути?!
Перепуганный организатор вернул микрофон, и Кадзу говорила еще десять с лишним минут.
Взрыв ее возмущения стал для толпы небывалым зрелищем. Лицо, освещенное красным закатным солнцем, со сверкающими капельками растаявшего льда, на глазах преобразилось и мгновенно успокоило людей. Всем почудилось, будто они видят ее обнаженной.
Однако столь длинное выступление Кадзу состоялось лишь в первый