После недолгого объяснения за чашкой недурного кофе по-турецки сыщик и голова, которого звали Сидор Евграфович Омельчук, отправились сразу в управу. Роман не стал на этот раз скрывать свою личность и род занятий, чем весьма заинтересовал городского голову. Зайдя в просторный кабинет, Омельчук предложил Муромцеву сесть и продолжил разговор, начатый в ресторане:
— Да, Роман Мирославович, вы правы. Помимо управления городом и всем его хозяйством, в мои обязанности входит и руководство сиротским судом. Сейчас времена, конечно, поспокойнее и посытнее, что ли, чем раньше. Но сиротки все равно появляются и нужно определяться с опекунами.
— Скажите, — спросил Роман, доставая портсигар, — а двадцать лет назад как дела обстояли?
— Ну, это было при другом голове, — ответил Омельчук, услужливо поднося зажженную спичку Муромцеву, — Аркадии Тарасовиче Непришейке. Ныне уж нет его в живых, несколько лет назад скончался от удара, так что, увы, по старым делам я вам не советчик.
Голова тяжело вздохнул, подошел к окну и отдернул тяжелые и пыльные шторы.
— Вот ведь раньше какие времена были у нас! — тихо сказал он, не оборачиваясь к сыщику. — Пожары, засухи, неурожай! Прямо казни египетские, прости Господи! И все это выпало на время Аркадия Тарасовича! Эх, не повезло ему. Столько смертей было, ужас сколько! И как раз лет двадцать назад. И сирот, конечно, из-за этого было просто тьма — суд сиротский тогда собирался чуть ли не раз в неделю, представляете? Я тогда на эти суды не ходил, так как мелким чиновником еще служил в присутствии. Зато сейчас приходится иногда на такое смотреть, на слезы сиротские в том числе. Но ничего-с, закалился я через это как булат, теперь меня ничем уже не проймешь, да-с.
Муромцев достал фотокарточки и выложил их веером на столе:
— Узнаете здесь кого-нибудь, Сидор Евграфович?
Голова подошел к столу и принялся рассматривать карточки, близоруко щурясь.
— Увы, эти господа мне не знакомы.
— Хорошо, — вздохнул Муромцев, — тогда вот что. Насколько мне известно, сиротский суд состоит из членов, избираемых на три года частными собраниями купеческого, мещанского и ремесленного сословий, так?
— Да, все верно, — подтвердил голова.
— Можно ли поднять архивы лет за пятнадцать-двадцать и выявить все заседания, на которых могли присутствовать вот эти господа? — Роман протянул листок с фамилиями жертв.
Омельчук принялся читать список, шевеля толстыми губами:
— Валентин Ничипоренко. Так, доктор Евдоким Пилипей, художник Роман Никольский, учитель истории Евген Радевич, купец Нечитайло Егор Тарасович. — Он положил список на стол и сказал: — Валька Ничипоренко был секретарем, долго причем. Протоколы записывал почти всех заседаний, писал еще как поэт, так он сам говорил, даже переписывать заставляли. Как раз лет пятнадцать назад, да. Давайте вот как поступим — сходим в архив. Там есть человек один, Давид Альбертович, архивариус. Он из старослужащих и точно скажет, кто где был из них.
Городской архив располагался в полуподвальном помещении недалеко от управы. Здесь царили сумрак, мыши и витал запах прелой бумаги. За конторским столом сидел старый архивариус и что-то писал. Когда вошли голова с Муромцевым, он поднял глаза и, не вставая, поздоровался:
— Милости прошу, Сидор Евграфович! Какими ветрами вас надуло в мои владения?
— Попутными, Давид, попутными, — улыбнулся Омельчук, — дело к тебе есть сурьезное. Вот, пан сыщик из самой столицы приехал, Роман Мирославович Муромцев.
Муромцев кивнул и подошел к старику.
— Что же за дело вас привело в нашу глушь, Роман Мирославович? — спросил Давид Альбертович, вставая.
— Нам необходимо посмотреть папки с протоколами заседаний сиротского суда от 18** до 18** года.
— Что ж, — архивариус потер руки, — это можно устроить, хоть и давно было дело. Вы тут обождите, я сейчас принесу.
Старик скрылся в полутемном коридоре, и Роман Мирославович сел на табурет, смахнув с него пыль. Вскоре Давид Альбертович вернулся с пачкой папок, сложил их на столе, повернулся и сказал:
— Вот, господа, все, что смог найти. Глядите сколько угодно, только протоколы между папками не мешайте, а то я потом их не соберу.
Муромцев придвинул табурет к столу и принялся лихорадочно просматривать папку за папкой. Архивариус зажег еще одну лампу, поставил ее на стол и собрался было выйти, но голова его остановил:
— Погоди, Давид, может, подсказать чего надо будет.
Роман Мирославович тем временем проверил почти все протоколы сиротских судов. Их все вел Валентин Ничипоренко, за редким исключением.
— Некоторые протоколы вел кто-то другой, — сказал сыщик.
— Может, Ничипоренко в тот день болел и пропустил заседание? — предположил Омельчук.
— Может, и так, — согласился Муромцев и продолжил: — Смотрите, Никольский на нескольких заседаниях записан как полицейский художник. Давид Альбертович, мне нужны полицейские протоколы того же времени.
— Какие именно? Из судов?
— Да, пожалуй. Я уверен, что и там мы найдем фамилию этого художника.
Архивариус принес еще несколько папок.
— Ну, конечно! — воскликнул Муромцев, быстро пролистав желтые листы. — Никольский числился как вольнонаемный художник по полицейскому управлению!
Архивариус уселся на пачку перевязанных крест-накрест старых газет, закурил трубку и стал объяснять:
— Понимаете, пан сыщик, когда в сиротском суде разбирали спорные дела, сопряженные с уголовными преступлениями, то в заседаниях присутствовали представители полиции. Иногда они брали для отчетности с собой и художника — это было проще, чем фотографировать в зале суда несчастных детей убитых. Сами посудите, чего стоило таскать с собой каждый раз фотографа с громоздким аппаратом? К тому же дети зачастую ревели и срывали съемку.
— Ну да, ну да, — согласно закивал Муромцев, — а вот и доктор Пилипей. Он тоже иногда присутствовал.
— А как же без доктора? — сказал архивариус. — Его приглашали всегда, когда сироты были не совсем душевно здоровы и могли чувств лишиться или в истерику впасть! А некоторые и на членов суда бросались, и такое бывало!
— Ага, — продолжал Роман Мирославович, — учитель Евген Радевич и купец Нечитайло тоже тут. Видимо, как представители своих сословий. Но были не подряд на всех заседаниях. Очевидно, что членов совета меняли, совершая ротацию.
— Все правильно, — подал голос голова, — мы так же поступаем.
— Тогда, Давид Альбертович, — сказал Муромцев, поднимаясь, — попрошу вас составить реестр всех дел, в которых присутствовали все из этого списка разом. Думаю, таких дел будет от десяти до двадцати. Принесите мне этот реестр в ресторан, я там буду обедать.
— В «Звезду»? — спросил архивариус.
— Да, пожалуй, туда. Если судить по кофе, меню там тоже отменное.
— Постараюсь все сделать в лучшем виде и как можно скорее.
— Буду премного благодарен.
Голова и сыщик попрощались и разошлись: Омельчук отправился в свой кабинет, а Муромцев — знакомой дорогой к ресторану. По пути он принялся, по обыкновению, анализировать новые данные, раскладывая их в голове по порядку: «Итак, уже понятно, что убийца по какой-то причине уничтожает всех, кто был на судебных процессах сиротского суда. Причем даже художника с секретарем. И это как-то завязано на откусанном пальце и кукле-Петрушке, причем опять же не на целой, а только на правой ручке куклы. Ведь можно было в рот убитому и целого Петрушку затолкать, ан нет — только правая ручка!»
Тем временем он вошел в ресторан и сел за свободный столик. Закурив, взял со стола засаленное мятое меню и, глядя сквозь него, продолжил размышления: «С чем же связаны убийства и сиротский суд? Может, претендующему на опекунство отказали в усыновлении сироты и он теперь мстит таким страшным образом всем участникам того процесса спустя пятнадцать лет? Но за что? Может, подросший ребенок попал в беду или погиб? А может, наоборот, выросший сирота мстит тем, кто не отдал его доброму, но показавшемуся суду неблагонадежным кандидату, а поместил в приют? Ясно одно — все присутствовавшие на этих заседаниях находятся в списке потенциальных жертв, и тех, кто еще жив, надо срочно брать под охрану. Да где же официант?»