— Например, с самураями?
Доктор поморщился.
— Не совсем. Вы немного превратно понимаете Японию и японскую систему воспитания, сэр. Самураев воспитывают жестко, и даже жестоко — но в личном плане. Вся жизнь самурая направлена на служение — служение высшей силе, олицетворяющейся в сегуне, господине. Это оставляет возможности для работы, поскольку в подсознании этих людей закладывается установка на подчинение. Именно через это через манипулирование понятием долга и служения можно добиться всего. То же самое — с немцами, немцы вообще любят иерархическую структуру, им комфортно действовать в четко определенной структуре и с четко отданными приказами. Гораздо сложнее работать с русскими.
— Вот как?
— Да. Иногда у меня закрадывается подозрение, что русские — это какая-то иная ветвь человеческого развития, которую мы пока не можем постичь. Вы знаете, что русские занимают первое место в мире по сложному программированию?
— Слышал.
— Все это потому, что у них своеобразная логика. Любому исполнителю нужны четкие инструкции, что и как делать. Любому разработчику программного обеспечения нужно четкое техническое задание от заказчика. Русские же могут действовать на абсолютно ином уровне — когда даже сам заказчик не понимает, чего он хочет получить. Вот почему среди русских столько изобретателей, они владеют множеством ключевых технологий. Вы знаете одну из русских сказок про Ивана Царевича?
— Их много. Какую конкретно?
— Иди туда — не знаю куда, принеси то — сам не знаю что?
— Слышал.
— Вот на этом уровне работают русские. Им не нужна задача для того, чтобы начать ее решать — поразительно, но это так. Они чувствуют свой долг — но долг не перед конкретным лицом, а перед чем-то абстрактным. Родиной. Престолом. Народом. Каждый из них самостоятельно выбирает понимание своего долга. Им не нужен приказ, чтобы начать действовать, они самостоятельны и достаточно автономны в мышлении. Поэтому с ними работать предельно сложно.
Сэр Джеффри гулко откашлялся. Настала пора возвращаться в реальный мир.
— Давайте, вернемся на бренную землю, сэр. Начнем с самого простого, с того, что я смогу понять и переварить после одиннадцати часов в самолете. Существует четыре психотипа человека — сангвиник, холерик, меланхолик, флегматик. С каким вам будет проще работать?
Доктор почесал бородку.
— Отпадает флегматик — если это возможно. Собственно говоря, такой постановкой задачи вы загоняете меня в довольно жесткие рамки, сэр. Психотипы… В современной психологии психотипы — это пройденный этап, психокарта человека сейчас представляется нам намного богаче, чем раньше. Ее нельзя втолкнуть в прокрустово ложе четырех психотипов, и даже их смешение не даст всей полноты картины.
— Сэр, но как же тогда отбирать материал?
— Как отбирать материал… В отборе должен участвовать психолог. Очень опытный психолог и психолог, конкретно знающий, что он ищет и что он должен проверить. Только по нормальным психокартам я смогу дать заключение.
— Вы говорите о ком? О себе?
— О себе… Было бы хорошо, но я не смогу вот так просто оторваться от своих исследований. Я дам вам список своих помощников. Вы выберете из него человека, и я проинструктирую его лично. Только так.
Сэр Джеффри подавил в себе гнев. С учеными всегда сложно было работать находить общий язык — но потом это окупалось. Сторицей.
— Вы не совсем понимаете проблему, сэр. У нас в поле зрения — сотни возможных вариантов. Сотни! Давайте хотя бы проведем предварительный отбор, пользуясь четырьмя психотипами, иначе мы вынуждены будем лишить вас помощника на несколько лет.
Доктор растерянно заморгал.
— Ну, если вы так ставите вопрос, сэр… Тогда конечно. Итак: избегайте флегматиков, потому что они менее всего склонны к эмоциям, а это нам в минус. Из оставшихся… Примерно обрисуйте, чем занимаются эти люди?
— Эти люди специально отбираются и проверяются спецслужбой. Невротиков, потенциальных психопатов, и даже просто людей, у которых есть проблемы в личной и семейной жизни — вы не найдете. С той стороны тоже есть психологи и не простые.
— То есть эти люди проходят психологическое тестирование?
— Да.
— Как часто.
— Предполагаем из худшего — раз в несколько дней. Возможно даже, этот человек будет вынужден пройти тестирование после нашего вмешательства. Если следы вмешательства заметят — план будет сорван.
— Как интересно… Вы даете мне задачу, которую я не могу отказаться решать, хотя бы из чувства профессиональной гордости.
Сэр Джеффри улыбнулся.
— На это и рассчитано, сэр. Я тоже кое-что понимаю в психотехнике.
— Да, да… Хорошо. Тогда я, прежде всего, попробую поставить себя на место психотестера с противоположной стороны. У него есть ограничения?
— Какого рода?
— Например — на количество исходного материала.
— Нет. Выбор предельно широк.
— Интересно… на схему тестирования?
— Любые законные методы, включая полиграф, тест Роршаха и все остальное.
— Интересно, интересно… Тогда бы я прежде всего обратил внимание на людей с сангвиническим типом характера. В них присутствуют эмоции, но их в меру, не чересчур много. Они деятельны в отличие от меланхоликов и сначала думают и только потом делают — в отличие от холериков. Это охрана?
— Простите?
— Люди, которых тестируем — это охрана?
— Да. Плюс кое-какие категории обслуги — например, экипаж личного самолета.
— Пилоты… Это еще интереснее, они проходят предполетный контроль. Значит, проблема, которую мы создадим, должна нарастать лавинообразно. Очень интересно. Ищите сангвиников, сэр Джеффри, других не будет. Идеально — сангвиников с холерическими чертами. Мой человек просмотрит их — а потом мы сделаем окончательный выбор и начнем работать уже целенаправленно.
* * *
Когда это все началось? В Крыму? В Сочи? В Константинополе? Или в Гельсингфорсе, куда он, дурак отправил ее на отдых.
— К лучшему другу, бля!
Он даже сам не заметил, как сказал это вслух. Понял — только тогда, когда увидел, что на него смотрят. Опустил голову — забудут.
Черт… как хочется выпить… Но нельзя.
Интересно, этот ублюдок кому-то разболтал. Может, кто-то из тех, кто сейчас смотрел на него — смотрел со скрытым злорадством: что, мол, получил — модный мужской аксессуар наступающего осеннего сезона?
Ветвистые рога!
Правду говорят, что поздняя любовь — самая крепкая. Не говорят только — насколько крепкая.
Они познакомились в Крыму, и произошло это совершенно случайно. Потом, он долго вспоминал тот день. По условиям трудового контракта с авиакомпанией — он был тогда главным летчиком-инструктором в одной из авиакомпаний страны, его еще не пригласили в ОАЧ — ему полагался двадцатиоднодневный оплачиваемый тур за счет авиакомпании в любой дом отдыха в пределах Российской Империи. На сей раз, он выбрал Крым — в Гельсингфорсе, в шхерах отдыхать и ловить рыбу надоело, в Одессе был слишком много отдыхающих, а в Константинополь с наступлением лета перебирался весь двор, и об отдыхе в этом городе можно было забыть. А Крым — с одной стороны Черное море, недалеко Одесса, куда можно скататься на прогулочном теплоходике, с другой стороны — несмотря на обилие вилл и имений на берегу есть еще места, где не ступала нога человека, есть…
Тогда он встал в шесть часов утра — проклятая привычка, въевшаяся в кожу еще с армии. Шесть ноль-ноль — подъем! Шесть ноль-ноль — подъем! Санаторий весь спит — а у него подъем, видите ли. Он и заказал себе номер на первом этаже — чтобы никого не беспокоить своими подъемами. Надев старые, разношенные, еще с армейских времен оставшиеся треники, сунув ноги в кеды, он перескочил через перила балкона (ругались, что он затоптал цветы под окном, хоть он и делал это исключительно из благих побуждений, чтобы никого не будить своими подъемами) — и скользящим, волчьим бегом побежал по тропе. Это был его первый день — из двадцати одного.
Солнце еще толком не встало, но было уже и не темно. Это был совершенно особенный момент — когда всем вокруг светлеет, но свет не прямой, он исходит из-за горизонта и все вокруг замирает в предчувствии первых солнечных лучей. Все на какие-то мгновения становится серым, призрачным.