Но Чарджи не храпит — я точно знаю.
Лёгкий шорох. Опаньки! Я такой шорох уже слышал — шорох клинка, извлекаемого из ножен. А в сарае… «хоть глаз выколи». Как бы не «выкололи»… Тихий голос Чарджи:
— Кто?
Интересно, вопрос не от храпа, а сбоку, чуть ли не из-за спины. Боец хренов! Так же и испугать до смерти можно!
— Спокойно, Чарджи. Свои.
— Постой. Свет вздую.
Опять — «смерть попаданца». Не — «включу», не — «зажгу» — «вздую». Свет, оказывается, можно «вздуть». Если это свет от огня. Других управляемых источников света здесь нет, а огонь постоянно «вздувают». Ну, это просто надо знать. Что так здесь говорят и делают.
Делают это всегда медленно и долго. Справа от входа вдруг сыпятся искры. Стук камня по железу, пыхтение. Наконец, возникает красненький светлячок — трут загорелся. Светлячок пульсирует в такт слышному дыханию, разгорается… И появляется огонёк свечи. После наряжённого вглядывания в абсолютную темень деревянного ящика, каковым является всякое здешнее строение — просто ослепительный. Слепит-то он здорово, а вот света даёт мало: смутно видны два незанятых «спальных места» у левой и передней стен сарая и какая-то куча тряпок у Чарджи за спиной, у правой стенки. Вот эта куча и храпит. А теперь — попукивает.
— Сухан, барахло — туда, девку вон туда. Рогожку с неё сними.
— Поповна?
— Чарджи, у меня-то поповна, а у тебя-то кто?
— Попадья.
Что?! Ё! Не хрена себе! У неё же муж ещё в домовине на столе лежит! А у моей — отец… Мда… Чарджи объясняет немногословно:
— Селяне… пили-пили… приходили-уходили… вдова с каждым за помин… я насчёт книг сказал… она говорит: «потом». Я тут прилёг. Она книги принесла — вон лежат. Никакая. Стали смотреть книги, она на постель мою присела… потом свечка упала, потухла. Ну, я её в темноте-то… пьяненькую… а чего нет, когда она сама… руки-ноги по сторонам разбрасывает… Как кисель: пни — колышется. А твоя как? Тоже лыка не вяжет? Вином, вроде, пахнуло…
Слева, из-под постельной кучи, в которой устроилась Трифена, доноситься полувсхлип-полувздох. А у меня начинают судорожно крутиться в голове шарики с роликами, выискивая наиболее прибыльный вариант дальнейшего развития событий. Лёжа в куче алтарных покровов в церкви, Трифена успела рассказать, что немалую часть церковной утвари и книг её отец-покойник хранил не в храме, а в доме.
Отец Геннадий собрал неплохую библиотечку. На «Святой Руси» только для нужд богослужения обращается около девяноста тысяч экземпляров книг. Большая часть, естественно — разные требники, псалтыри, часословы… Канонические Евангелия и апокрифы, «Апостолы»… Из Ветхого Завета переведены две или три книги. Есть ещё разные «Жития», есть богословские трактаты, постоянно распространяются «списки запрещённой литературы». И сама эта литература. Перечень довольно обширный: 100–150 названий. Есть ещё разные «Слова», «Поучения»… Есть светская литература: по географии, истории… Энциклопедии типа «Русской Палии»… А ещё есть куча разного на греческом, латыни, древнееврейском…
Не знаю как другие попаданцы, может, они вообще — неграмотные, но у меня постоянное отсутствие буквенно-цифрового материала перед глазами вызывает… крайнее раздражение. Как у наркомана — отсутствие дозы. Пока существуешь на грани очевидной и недвусмысленной смерти — как-то не до того. Но чуть напряжение спадает — начинает сосать под ложечкой. Буквально — вплоть до появления слюноотделения. Не могу без текстов. Не печатных или электронных — таких просто здесь нет, но хоть — рукописных. Не хватает. Чего-то важного для жизни…
А книги здесь — дороги, и библиотека покойного в три десятка томов — целое состояние. Что ставит в повестку дня, или точнее — ночи, поскольку у нас тут темно, вопрос о приведении потенциального продавца к «нормальному виду».
Совсем недавно, в Елно, я «доламывал» вдову-кузнечиху угрозами по теме государственных пыток по выдуманным мною обвинениям. Существенным элементом процесса «нормализации партнёра по сделке» было наличие у неё любовника, и её, по здешним меркам, «недостойное поведение». Отчего предполагался «ущерб репутации» с разными последующими неприятностями вплоть до смертельного исхода.
Репутация в «Святой Руси» — «святое дело». Даже в суде различаются две категории свидетелей: видоки и послухи. Те, кто были свидетелями собственно события, и те, кто могут дать характеристику подсудимого, рассказать о его репутации.
У кузнечихи репутация оказалась… не очень. В результате — у меня задарма почти — образовался кузнец с полным «приданым». А как с этим делом у попадьи? «Доброе имя» — можно создавать, а можно и разрушить. Причём второе — существенно быстрее. Если несколько модифицировать ситуацию с кузнечихой… «Повторение — мать учения». Ванька! Давай «по матери»! Сам же просился: «Учиться, учиться и учиться». Пробуем.
— Сухан, бабе связать руки, привязать к стене. Ножик в щель между брёвнами вбей и вязку на рукоятку. Пасть дуре заткнуть, морду замотать. Чарджи, ты не обидишься?
Удивлённый взгляд. «За что?». Равнодушное пожатие плечами. Он смотрит на постель у другой стенки.
— Нет. На что она мне теперь? Я пока её дочку попробую.
Чуть слышный всхлип от левой стены. Чарджи направляется к этой куче покрывал. И натыкается на мой дрючок.
— Нет. Она — моя.
— И чего? Я же её не испорчу.
— Ты не понял. Она вся моя. Телом и душой, умом и сердцем, в мире горнем и мире дольнем. В жизни земной и загробной. Она отдана в волю мою вся и навечно. Слова произнесены в храме божьем перед иконой Богородицы. Пред чудотворной «перво-Лукинишной». Вон она, в ящике стоит. Можешь посмотреть.
Чарджи останавливается, ошарашенно переводит взгляд с меня на деревянный ящик у стенки, на кучу тряпок на постели… Но тут начинает шевелиться, покряхтывая и попукивая пьяная попадья. Яблоками, видать, закусывала — треск такой…
— Чарджи, ты лучше кинь своей подстилке ужратой рогожку под задницу — пока она постель не заляпала. Да подержи ей ноги разведёнными.
— Зачем это? Сам не справишься?
— Ты уж делай, пожалуйста, что я тебе говорю. Быстро и без вопросов. Или Сухан подержит, а срам её — ты выбривать будешь?
Ханыч, недовольно поморщившись, ухватывает попадью за лодыжки и разводит их в стороны, прижимая к постели, Сухан, смочив волосы на её лобке и в промежности остатками бражки из кружки, начинает старательно исполнять «интимную брижку» моим «перемоговым» засапожником, а я достаю из торбы футляр с письменными принадлежностями, и начинаю царапать бересту, судорожно вспоминая и дорабатывая слышанные когда-то от Николая официальные формулировки здешних «актов купли-продажи».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});