Читать интересную книгу Догонялки - В. Бирюк

И чего я в «муслимы» не пошёл? Вот уж где с садо-мазо можно развернуться! Может, поэтому и не пошёл? Слишком близка грань, за которой начинается безумие. Впрочем, любая сильно истовая вера ведёт к сумасшествию.

— Как они тебя называли? Твои отец и мать, муж и его родня? Что они говорили?

— Они… Они говорили, что я… я — сосуд с мерзостью. Что вся насквозь пропитана грехом. Что душа моя смердит, а тело — прельщение диавольское. Что нет для меня ни вечного спасения, ни святого причастия. Ибо я есть калище смердячее, червь в гноище, омерзительная сопливая грязная сучка, истекающая похотью. Что нечистоты моей души, выступают бесовской грязью сквозь поры кожи моей, так измарали её, что и даже святая молитва не может её очистить…

Ну вот, а я и не знал чего бы хорошенького сообщить девушке для обеспечения полноты процесса в части воздействия на психику со стороны акустики и семантики. А её родные и близкие уже все подходящие слова сказали. Эх, магнитофона нет — крутил бы ей запись с утра до вечера и с вечера до утра, чуть меняя скорости. От инфернального баса до такого же визга. Через три дня непрерывного акустического фона «закоренелая грешница» на любой вопрос отвечала бы цитатой из этого текста. И «истинно уверовала» бы в это. «Червь в гноище» — по ночам бы снился и «от зубов отскакивал». Впрочем, магнитофон для непрерывного повторения текста уже не нужен — достаточно иметь столь заботливую родню.

Какие там, в третьем тысячелетии идиотские садо-мазо игры! Фигня какая-то, детский лепет. Проще надо быть, патриархальнее. Вот тут у меня происходит просто «святорусская» жизнь. Вот это круто!

Мой дрючок касается косточки её левого бедра и неторопливо двигается по телу, очерчивая верхнюю границу её таза. Доходит до нижней точки этой дуги… Как у неё дрожит животик! Аж вспотела, бедняжка. Помниться, когда-то в Киеве, придумывая свои «свадебные танцы», я вспоминал о «нежно дрожащем девичьим животике» и «пупочке, наполненным сладким потом трепещущей девственницы». Эта — не девственница, но «трепещет» вполне… трепетно. В ожидании привычных побоев и издевательств.

Дрючок продолжает своё движение, поднимается к косточке правого бедра… Девочка выдыхает задержанный воздух, чуть ослабевает её напряжение. Но дрын берёзовый, на мгновение остановившись в верхней точке дуги, соскальзывает вниз пальца на три по её бедру и отправляется в обратный путь.

— Значит ты — сосуд с мерзостью. Так ли это?

— Д-да, господин.

— А вот это, что очерчивает сейчас мой посох, есть чаша греха. Ты согласна?

— Д-да, господин. А-ах!

Дрючок раздвигает, шевелит её волосики, доходит до середины, где его плавное движение прерывается встреченной складочкой.

Мда… Дальше, пожалуй, не пойдём. Чуть проворачиваю посох в руке, девушка ахает ещё раз, «дыньки» судорожно дёргаются вверх-вниз, а промасленная деревяшка, чуть раздвинув эту складочку, чуть погружается в тело. Чуть-чуть. Вот уж точно — микронная работа.

Когда-то, всего несколько месяцев назад, после своего первого группового убийства мирных жителей, взрослых и детей на «людоловском хуторе», после первой встречи с князь-волком в предутреннем тумане, я грыз свой дрын, чтобы не орать от страха, от безысходности, от ощущения собственной мерзости. От жалости и отвращения к себе, к убитым мною, к миру, где мне придётся убивать и мучить людей просто для того, чтобы остаться живым и свободным.

Я грыз эту берёзовую деревяшку, на ней остались отпечатки моих зубов. И нижний конец деформировался, стал не круглым — эллиптическим. Потом я воткнул этот конец в глаз кудрявому парню из Сновянки. Дрючок вошёл ему в мозг и скрёб там, изнутри, по костям черепа. От чего парень умер, а эллиптичность несколько усилилась.

Всякое действие или бездействие в этом мире даёт кучу следствий. «Догонялочек». Больших и мелких. Использовать даже наимельчайшие к пользе своей — вопрос личной сообразительности конкретного человека. Вот сейчас, развёрнутый большой осью вертикально, эллиптический торец деревяшки легко проскальзывает между её нижними губами, а повёрнутый на 90 градусов — их раздвигает.

— Ой! Господин…

— Терпи. Господь велел терпеть. Сейчас эта чаша мерзости твоей — наполняется. Чувствуешь ли ты, как разливается внутри тебя, в этом сосуде твоей нечестивости — жар греха? Грешные души идут в гиену огненную. И жар греха предвещает жар пекла. Жарко ли тут? Печёт ли тебя?

— Д-да. Господин.

— Похоть есть тяжкий грех на весах Страшного Суда. И тяжесть этого прегрешения наполняет лоно твоё. Безмерен груз твоих преступлений перед господом. И вот, собирается вся мерзость твоя вот сюда, в это место в теле твоём. Чувствуешь ли ты это? Тянет ли вниз, в преисподнюю, нарастающая тяжесть скопившейся похоти твоей, несчастная грешница?

— Да. О! Да!

— Гной души твоей, бесовское прельщение собралось сюда и давит, ищет выхода. Подобно тому, как гной тела, накопившийся в язвах человеческих, ищет выхода, давит на мешающие ему излиться засохшие струпья. И чешется болящий, прижимается к твёрдому, дабы успокоить зуд свой, трётся, стремясь облегчить мучения свои, сорвать струпья на теле своём, излить гной из язв своих. Так и ты, мерзкая похотливая сучка, трёшься средоточием любострастия своего о кончик моего посоха, дабы вскрыть чирей на душонке своей, дабы излить этот гной — сок свой женский. И тем очистить грешную, замаранную, испоганенную сатанинским вожделением душу. Ну же! Старайся! Исторгни из себя всё до последней капли! Ещё! Сильнее! Выжми себя!

Хорошо, что я раньше успел несколько раз смазать кончик своего посоха. Теперь он чуть-чуть двигается, скользя внутри её складочки. Чуть раздвигая, чуть придавливая. На смену беспорядочным мелким движениям тремола покоя приходит ритм. Ещё мягкий, не рубленный. Естественный, не навязываемый, не форсированный. Инстинктивный. «Правильный». Я не вижу подробностей, а полка берёзовая… ну очень грубая, приблизительная, обратная связь. Но, кажется, я попал своим дрыном в нужную точку. В «правильную». Потому что меняется её дыхание, меняется тональность её звучания. Вместо испуганного ойканья, повизгивания от страха, от боли, от неожиданности, я слышу её ахи. Всё более глубокие, ритмичные, всё более дополняемые стонами. Стонами страсти. Сладострастия. Стонами, обращёнными вверх, к куполу храма, куда направлено её запрокинутое лицо, где в полутьме уже различима роспись с Иисусом-Пантократором в центре. Наконец, она сама, её бёдра, начинают двигаться в такт субмиллиметровым колебаниям этой деревяшки. Если сначала она инстинктивно отшатывалась, отодвигалась от каждого прикосновения твёрдого мёртвого дерева к мягкому, удивительно нежному, чувствительному месту своего юного тела, хотя, удерживаемая своим страхом и моими командами, пыталась сразу вернуться в прежнее положение, то теперь она начинает сама двигается навстречу. Чуть поворачивает бёдра, чуть приподнимается или опускается, чуть отодвигается, чтобы немедленно вернуться, двинуться навстречу движению моего дрючка, с острым восторгом встретиться с ним, чтобы сильнее прижаться к нему, чтобы прикоснуться к кончику берёзового полена наиболее приятным, наиболее возбуждающим её образом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});